– В спальне рассыпь везде, будто посиделки с кокой были, а потом все слетело с катушек.
У самой Сиси был запланирован обед с какими-то друзьями, большими шишками, стопроцентное алиби. У меня алиби никакого не было, что при некотором раскладе тоже говорит в мою пользу.
Пистолет нельзя было отследить. Я его нашел год назад – за сиденьем в вип-зале.
В пятницу ближе к полудню я чувствовал себя совершенно спокойно. Убрать Брейди будет чертовски приятно. Такое странное чувство, будто я при этом и старику своему дам сдачи. Оделся как обычно (как принято на убийство одеваться – не знаю): старые джинсы, потрепанная ветровка, ношеные «Конверсы» – на размер мне малы. Можно в кровь наступить и оставить копам отпечаток.
Все прошло как по маслу.
Когда я вошел, Брейди расхохотался. Валялся на диване в снежке по самые уши. Проквакал:
– Господи Иисусе, вот уж думал, у тебя кишка тонка меня грабить.
Почему он не перепугался?
Мозги от коки спеклись… В таком отрыве был, что не до испуга.
Сначала всадил пулю ему в живот, послушал чуток, как он хнычет, порадовался – вот она расплата… Но хорошенького понемногу, так что еще три пули в тупую башку.
И все на этом.
Рассыпал коку по хате – будто снегом припорошило.
Нашел чемодан с деньгами.
Ага, представьте себе, чемодан!
Бабла на два новых клуба хватит.
И свалил оттуда.
Тихонечко.
На следующий день явились копы.
Ей-ей.
Один угрюмее другого. Оба – «плохие полицейские».
Второй спросил,
подвигая ко мне книжку:
– Ваша?
– Это ж отцовская книга!
Добавить я ничего не успел, потому что первый сказал:
– Отпечатки на ней ваши есть?
Ордер у них имелся, и чемодан нашли в два счета.
Сиси.
Стерва.
Я, конечно, постарался ее примазать, но алиби было безупречное. Более чем.
Адвокат у меня, молодой совсем, хорошо знал эту их модную манеру выражаться. Сказал:
– Волноваться совершенно не о чем.
Заглянул в протокол и добавил:
– Ну как же.
Я откинулся на спинку жесткого тюремного стула, посмотрел на него и протянул:
– А мне…
на хрен…
фиолетово.
Рид Фаррел Коулмен
Книга призраков
Куинс, Нью-Йорк, 2011
Якоб Вайсен знает о смерти все – так знают близнеца, с которым выросли вместе. Продержавшись три года в пяти концентрационных лагерях, он видел смерть в самых зверских ее проявлениях и получал от нее самые жестокие уроки. Но тот период обучения завершился семьдесят лет назад. Смерть придержала для Якоба только один, финальный урок – и ждать его осталось недолго.
Вайсен не боится, поскольку тысячу раз имел возможность убедиться, что смерть дарует покой. Не боится – но и не спешит с ней встретиться. Слишком уж отчаянно он сражался за жизнь в те адские годы, чтобы теперь сдаться по такой банальной причине, как старость.
– Зейде[25], о чем ты думаешь? – спрашивает Лия, внучка Вайсена, заметив его хмурость.
– О смерти.
– О нет! Ну сколько можно?!
– Мэйдэлэ[26], однажды пойдет дождь. Вода поднимет меня, как пролитое на асфальт масло, и унесет в канализацию. Был человек – и нет его. Никто не оплакивает масляные пятна, а мы… мы, пожалуй, еще меньше заслуживаем скорби.
– Зейде, прекрати, пожалуйста. Терпеть не могу, когда ты вот так…
Лия крутит баранку. Они выезжают из аэропорта Кеннеди на скоростное шоссе Ван-Вик.
– Не нравится, когда я правду говорю?
– Это только твоя правда, зейде, не всеобщая.
Он задирает рукав пиджака, закатывает рукав рубашки и стучит узловатым пальцем по дряблой коже предплечья с выблекшей татуировкой лагерного номера.
– Нет, мэйдэлэ, это не только моя правда, это просто правда. Я постиг правду масляных пятен и пепла… Сегодня ты жив, а завтра тебя нет, и все, ты забыт. А из забвения нет возврата.
– Забывают не всех, – раздраженно возражает Лия. – И тебя, и твоего друга Исаака Бекера будут помнить. Ваши имена навсегда связаны с «Книгой призраков».
«Ну конечно, „Книга призраков“. Вот же дерьмище, – сетует Якоб. – Насчет того, что мы с Исааком навсегда связаны, Лия права. Но откуда ей знать, что мы с ним дружили, как паук с мухой?»
Якоб пугается собственных мыслей. Слишком много накопилось горечи и вины за десятки лет, и достаточно малейшей трещины в самообладании, чтобы все это хлынуло наружу. Он решает не говорить ни слова, пока не приедет на аукцион. Уж что-что, а держать язык за зубами он умеет. Там, где пришлось осваивать эту науку, плохим ученикам двоек не ставили – их наказывали пулей или «дезинсекцией». Хочешь выжить – помалкивай. А еще учись обманывать, ложь должна стать твоей второй натурой. Особенно ценилась она в Биркенау, в «предбаннике» газовой камеры.