— Нет! Льготы в выращивании крепких чинов не подмога! Семья и школа, вот база жизни! — Перед глазами Афанасия Петровича будто бы неведомая сила распахнула второй том «Мёртвых душ», где сынок Петра Петровича Петуха — Николаша — восторгался Ингерманландским гусарским полком, лошадьми ротмистра Ветвицкого и кавалерийской подготовкой поручика Взъемцева. Будто молнией вспыхнула у него перед глазами светлая будущность армии Российской империи. А потом она и погасла, потому что дальше Николаша с братцем Алексашей за столом «хлопалирюмку за рюмкой» и трубку, оказалось, уже курить давно научились, и о Петербурге напропалую мечтали. — Да, Чичиков глыба, гений! В чём тут возразишь Павлу Ивановичу? Закончится всё это для молодых Петухов «кондитерскими да бульварами». Не пойдут в армию пацаны! Верно Чичиков их орбиту тогда начертил! Как в воду глядел и точно выразился тогда о призывном контингенте и олигарх Костанжогло Константин Фёдорович: «Уж нет осьмнадцатилетнего мальчишки, который бы не испробовал всего: и зубову него нет, и плешив». Вслед за призывниками перед очами Бронькина явилась страница с описанием улицы губернской столицы, где за дамой «недурной наружности» следовал мальчик «в военной ливрее». Даму по остроте взора заприметил опять-таки Чичиков, мальчика — Гоголь Николай. Ну что ж? У каждого свои диоптры…
Афанасий Петрович давно уже себе уяснил, что в творениях его кумира Гоголя Николая из числа военных больше всего армейской молодёжи. Понятно, что в России постов для крупных чинов коты наплакали, да и цензоры к описаниям генералитета пощады не знали. Так у Гоголя и получилось, что в компании «Мёртвых душ» обошлось без действующих армейских генералов. Генерал Бетрищев — отставник, да чиновные особы: генерал-аншеф, обладающий взглядом «огнестрельного оружия» и чуть ли не царь по положению, и губернатор, «…человек военный, строгий, враг взяточников и всего, что зовётся неправдой». Все они люди справедливые и, как это всегда водится, безгранично, вплоть до попустительства, доверчивые.
Настоящий полковник в «Мёртвых душах» обнаружился один. Он в неформальной обстановке поднёс и сунул дамочке в руки «…тарелку с соусом на конце обнажённой шпаги». Майор тоже один. О нём известно лишь то, что тот мастерски обыграл помещика Ноздрёва в карты. Капитанов несколько. В годы работы П. И. Чичикова в таможенных органах в результате его конфликта с приятелем из-за вертлявой юбки оба потом оказались в дураках, а «…бабёнкой воспользовался какой-то штабс-капитан Шамшарёв». Воспользоваться — «оставить за собою» или «употребить в свою выгоду», как пишет В. Даль. А «пользоваться» по другим источникам — это уже «осуществлять желаемое». Такое вот широкое отношение к «бабёнке», в смысле тождественности, когда-то выписал себе в тетрадку Афанасий Петрович, что сейчас и вычитал из неё. На балу у губернатора выявился и другой армейский штабс-капитан. Запомнился он тем, что «…работал и душою и телом, и руками и ногами, отвёртывая такие па, какие и во сне никому не случалось отвёртывать».
Штабс-ротмистр удачно олицетворил в поэме весь драгунский полк. С этим полком выяснилось, что по оценочному суждению исторической на страницах поэмы личности помещика т. Ноздрёва примерно сорок офицеров в ущерб боевой готовности указанного воинства, причём одновременно, пьянствовали или, как современно подумалось Бронькину сейчас, отжигали по полной программе и ураганили. Заводилой этих хмельных карнавалов у драгун, по словам помещика, как раз и выступал штабс-ротмистр Поцелуев «…такой славный! усы, братец, такие! бордо называет просто бурдашкой. Принеси-ка, брат, говорит, бурдашки!» Для Поцелуева и трактирный половой оказался как брат, и элитный напиток, вроде кваса или минералки, что Бронькину тоже понравилось. Драгуны, показалось ему, так дерзко служили, что когда одному местному князю потребовалось отхлебнуть шампанского (у Афанасия Петровича даже дух перехватило) — не нашлось «…ни одной бутылки во всём городе, всё офицеры выпили». В то же время отсутствие в красном уголке обычных сухарей и море разливанное французских вин у драгун Афанасию Петровичу показалось издевательством невыносимым. Это ему очень сильно не понравилось, однако отогнать из подвального помещения огорчающие его мысли оказалось тоже не по силам. И здесь Бронькина снова одело волной воспоминаний о потерянной военной карьере, текущей работе и утраченной выгоде благополучия иждивением третьих лиц. Вполголоса он даже вынужденно отправил несколько оскорбительных слов в адрес известных ему персон, включая своего бывшего комдива, Мудрецова и Елизавету. Для себя, конечно, тоже оставил слов немало, однако тёплых и, как обычно, выразительно душевных.