Генерал огляделся, строго шевельнул усами и тут же уяснил глубину происходящих здесь дискуссий вплоть до противоречий, зародившихся в механизме полемики и способов безошибочного их разрешения. Он дал стороной великану-камердинеру тоже «…в густых усах и бакенбардах» помыкающий знак, и тот грубо пролаял, что короткая как выстрел партийная власть нужна его сиятельному кормильцу лишь для партийной рекомендации и смазки осей экипажа на марше и по большаку к открывающейся вакансии губернатора Краснотупиковского края. Затем для непонятливых несколько слов генерал Бетрищев решил произнести лично.
— Я принял решение возглавить очередь на приём в ОПГ, как и всё ваше районное политбюро, хотя, по правде говоря, работать уже отвык, — торжественно, но скупо объявил Александр Дмитриевич и вопросительно замер в ожидании восторженной реакции офицеров. Их реакция оказалась благосклонно-сдержанной и в целом позитивной, а в частных тонкостях и со стороны некоторых слегка удивительно-неосмотрительной…
— И снова здравствуйте! «Всё, что есть лучшего на свете, всё достаётся или камер-юнкерам, или генералам». «Может быть, я какой-нибудь граф или генерал, а только так кажусь титулярным советником.?» — неожиданно высунулся из страниц «Записок сумасшедшего» Аксентий Иванович Поприщин. Его сильно поддержал уже очухавшийся капитан-крикун и земляк: — Вы подавляете демократию! Вам должно быть стыдно, что даже государственная «…цензура устрашилась генералитета…», о чём писал великий Гоголь к А. В. Никитенко ещё в 1842 году! Правильно великий Гоголь, причём смело и даже письменно, сообщал Плетнёву о том, что из своей поэмы «…выбросил весь генералитет…» на хрен! Вы под себя грести умеете! У вас нет ничего чистого и честного для облика партийца!
Бетрищев заново отправил короткий знак камердинеру. Тот переправил сигнал гусару-поручику, а сам под продолжающиеся вопли крикуна ткнул пальцем в свой телефон. Из него вырвалась громкая мелодия одиночных выстрелов вперемежку с нотами, извещающими о падении отстрелянных гильз. От музыки съёжились физиогномии отдельных политиков и губернаторов на стене красного уголка. А генерал, совершенно не прислушиваясь к звукам привычной для него пальбы, решил вдруг полно выслушать по теме весь народ и строго приказал отставному гусару-поручику доложить мысли. Гусар-поручик немедля и со ссылкой на некоего Владимира Владимировича смело обозвал цензурный комитет «…сборищем трусливых олухов или чванливых ослов…». Потом предложил, большой шутник, однако, концевым участникам спора больше не пиариться, а плюнуть на свою дурную славу и застрелиться иль в омуте безумья навсегда утопить свои игры разума как неподобающие присутствию и замешанные на подрыве единоначалия. Конечно, гусар сорвал-таки порцию горячих аплодисментов у генерала и довольно засопел, мысленно перебирая наиболее хлебные вакансии в Совете безопасности при губернаторе родного края. В ту же секунду из его кармана не к месту вырвалась музыка про Штирлица и его высокие секунды, и гусар виновато застеснялся, а затем выхватил из кармана смартфон и лихорадочно забарабанил по его кнопкам в поисках режима «совещание» или «без звука». Поприщин утёрся и сник…
— Ну что ж, господа офицеры! Я услышал от вас немало толковых идей, озвученных устами этого перспективного юноши, и рад, что плюрализм проник даже в эти ряды, — подытожил генерал. — Кто из офицеров ещё не знает, что Владимир Владимирович — наш гениальный гений и наиболее авторитетный авторитет? Что лучше Владимира Владимировича Набокова о цензорах в России ещё никто и ничего путного из запомнившегося мне не сообщил? Профаны здесь есть?.. Нет. Тогда вернёмся к нашим господам баранам. Вослед за мною в партию консолидированно вольются господа полковники Кошкарёв и Вишнепокромов Варвар. Очерёдность меж ними демократично не устанавливаю, поскольку первый господин полковник мой не ближний, но родственник, а второй тем более даже ближний, но сосед моего зятя Андрюхи Тентетникова. Отдаю этот вопрос на вашу жизненную мудрость, господа полковники. Остальным офицерам позволяю рубить очередь сообразно убытию воинских званий вплоть до прибившегося к нам и не нюхавшего дыма побед статского испанца Поприщина в порядке исключения. Пусть себе и он у нас будет для разбавления гражданского общества. Испанца потом поставим в нашем райкоме Коминтерном или международными сношениями командовать, — завершил генерал, а получив какой-то знак подручного в усах и бакенбардах, ещё и добавил: «Хвалю!» Видно, похвала досталась лишь камердинеру, ибо тот вытянулся, отрывисто моргнул глазом и опустил усы.