Мама запрещала давать брату конфеты, поэтому это было безотказным оружием. Слёзы ещё катились, Костя ещё всхлипывал, но упрямым уверенным голоском ответил:
— Хочу.
Получив лакомство, он совсем успокоился. Сестра подогрела ему молока с мёдом, и, выпив его, довольный Костик вернулся к игре.
Женя посмотрела ему вслед. Устало вздохнула, потёрла руками лицо.
Надо заканчивать с этим. Нельзя паразитировать на родном брате, тем более ему всего четыре года. Или идти в школу... или к Габину.
Ладно, она подумает об этом завтра.
А пока — бурлящая в теле энергия подталкивала делать глупости, и Женя подбежала — почти подлетела — к окну. Ледяной октябрьский ветер ударил в лицо, окатил шею и грудь. Седьмой этаж — здесь всегда ветер.
Летать... Каждый раз после хорошей подпитки воздух словно становился плотнее, сам выталкивал её наверх, как поплавок из воды.
Медленно Женя поднялась на уровень подоконника, зависла, дотрагиваясь до поверхности только пальцами ног. Несмело занесла ногу над пропастью. Дрожь прокатилась по телу. Нет, не так. Так, сразу — слишком уж страшно.
Женя зажмурилась. Двигаясь медленно, по сантиметру, поплыла вперёд. Ветер играл волосами. Она касалась пальцами рамы, и касание это придавало уверенность. Когда не смогла больше тянуться, когда запротестовали неудобно заломленные назад руки — тогда открыла глаза.
Она висела в бездне. Далеко внизу покачивались верхушки деревьев. Ходили мелкие, игрушечные люди. Никто не интересовался Женей, никто её не видел.
Она летала посреди бела дня во дворе, окружённом несколькими девятиэтажками, а её никто не замечал.
Почему-то эта мысль её ужасно рассмешила. До истерики. Она висела в воздухе, без опоры, отпустив уже обе руки, и хохотала на весь двор, как шальная ведьма. Пьяная шальная ведьма.
Тут же захотелось попробовать ещё одну штуку — которую на её глазах проделывал Вейлир. Творить одежду.
Наполовину прыжками, наполовину в полёте она вернулась в свою комнату. Встала перед зеркалом. Разделась и испытующе уставилась на свою сестру-близняшку с настороженным взглядом, рассыпавшимися по плечам тёмно-русыми волосами, абсолютно и совершенно нагую.
Вызывать в сознании нечто, о чём не имеешь никакого представления, оказалось нелегко. Поначалу вокруг шевелились только чёрные хлысты, шумели, будто требовали добычи. Каждое их движение откликалось голодным спазмом. Наконец удалось добиться слабых волн иного рода — прикосновения их напоминали поглаживания пушистых вербных серёжек.
Цвет.
Пусть будет чёрный. Плетёнка чёрных поясков по рукам, неровные лохмотья юбки. Беспорядочная шнуровка на груди, вставки кружев на плечах, на животе. Живописная невозможность, в подобном костюме не появиться на улице.
Обувь не нужна. Вейлир обходится без обуви.
Почти дрожа от нетерпения, Женя открыла глаза. Уставилась в зеркало.
С первого раза — получилось.
Она неуверенно рассмеялась. Платье вышло таким, о котором Женя всю жизнь мечтала. Мама никогда не купила бы ей что-то подобное. Мрачная ткань, обрывки вместо приличного наряда. Под кружевами проглядывала кожа — и Женя словно услышала материнское: «Женя, ну это же непристойно».
Тихий смех разнёсся по комнате.
Теперь можно не оглядываться на мнение матери. Просто воображать, что хочешь надеть.
Ещё один шаг пройден. Ещё одна ступенька преодолена.
Ступенька к Вейлиру.
Путь к свободе.
10.2
Столяров забеспокоился через три дня после происшествия у Габина дома. Через три дня отсутствия Женьки на уроках. Скинул ей сообщение и не получил ответа — то ли она всё ещё на него обижалась, то ли вообще заблокировала. Сообщения даже не становились прочитанными.
Никто другой от Женьки тоже ничего не слышал. Даже Ерофеева, хоть накануне они и повздорили, сегодня подошла с вопросом, что с ней. Столяров пожал плечами, буркнул: болеет. Этой отговоркой он кормил всех, включая учителей.
В принципе, Женькина мать говорила по телефону что-то в этом роде, хотя голос её звучал несколько странно. Неуверенно. И она никак не могла объяснить, чем именно её дочь заболела, отвечала невпопад и наконец, извинившись, положила трубку.
Столяров боялся, что всё это из-за него. Боялся, что Женька сделала что-то с собой, что он был слишком резок, что Габин успел всё же чем-то её опоить. Ведь тогда она сама на себя была не похожа, не пьяная, но как заторможенная.