Со страхом обернулась на диван. Нет, Пашка её не увидит, даже если проснётся. Она успеет подняться слоем выше. Но сердце всё равно билось, как сумасшедшее.
Вот, значит, как это происходит.
Вот что Вейлир имел в виду: «притянуть намертво». И правда, хватка у рисунка была акулья.
Аста осторожно подошла обратно к столу. Лист, который она отбросила, перевернулся, и Аста увидела на обороте ещё один рисунок — сделанный быстро, несколькими штрихами, раскрашенный цветными маркерами.
Девушка в джинсовой юбке, бежевом топе и кедах. Из-под юбки торчали тоненькие ножки, спадавший на одну сторону топ обнажал плечо. Пухлые губки девушки были чуть выпячены, испуганный взгляд направлен прямо на зрителя. Хорошенькая и удивительно беззащитная.
Так вот какой он её видит.
Аста не могла перестать вглядываться. Неужели у неё и правда был такой испуганный взгляд в тот день? И тонкие пальчики, беспомощно сплетённые перед грудью. И чуть тронутые розовым коленки. Чем больше Аста смотрела, тем больше находила трогающих сердце деталей. И тем меньше ей хотелось уничтожать рисунок – пусть даже не физически.
Наконец она со вздохом оторвалась от разглядывания. Утешала только мысль о том, что сам рисунок останется, пусть и изменится изнутри. Чтобы уничтожить якорь, не обязательно уничтожать физический носитель – достаточно лишь изменить привязку. Образ.
Аста очень долго думала, прежде чем решила, чей образ взять. Сначала перебирала одноклассниц — но ни одна не казалась её подходящей. Стоило только представить рядом с Пашкой полненькую Юлю или развязную Катю Ерофееву, или даже отличницу Соломатину, или — да кого угодно! – как Аста начинала злиться.
Перебирая кандидатов, она дошла даже до того, что представила Пашку вместе с Маринкой. Сама посмеялась, уж слишком сложно было вообразить, что между ними что-нибудь возможно. Нет, Маринке всегда нравились скорее плохие парни, а Столяров был типичным слишком хорошим. И Маринка каждый раз смеялась, когда они шутили на эту тему.
В общем, никто не подходил, и тогда, совершенно неожиданно, Аста вспомнила о той девочке из сна, Инне. Она показалась Асте тоже очень одинокой — как сама Аста... и как Пашка. Да и тот «заяц» Носэ был чем-то похож на Пашку — стало быть, Инне нравится такой типаж.
Астина магия по-прежнему оставалась почти бесцветной, но теперь больше походила на тёмно-серый шелковистый песок, чем на чёрные щупальца. Этот песок струился из раскрытых над рисунками ладоней и медленно менял их изнутри. Одного имени почему-то не хватило, пришлось добавить образ, внешность, всё, что Аста помнила о девушке из сна — и наконец реальность откликнулась.
Закончив с рисунками, Аста аккуратно сложила их. Старалась не вглядываться, чтобы не увидеть, как именно они изменились. Из глубины души волной поднялась удушливая неприязнь к той, что украла у неё Пашку. Украдёт.
И Аста сама этому поспособствовала.
Вернув всё в первоначальный вид, она собиралась было уйти, но обернулась в сторону дивана — и не смогла.
Совсем чуть-чуть. Она только глянет. Только одним глазком посмотрит, как он спит.
Придумывая оправдания, Аста тихо приблизилась. Невидимкой зависла в воздухе, чтобы не вздрагивать от каждого шороха. И затаила дыхание, вглядываясь в лицо.
Похоже, Пашке снилось что-то не очень радостное. Он едва заметно хмурился, глаза за закрытыми веками дёргались, дыхание показалось Асте коротким и неглубоким. Она протянула руку — хотела коснуться, убрать это мучительное выражение лица, если получится, изменить Пашкины эмоции, но вместо этого сама скользнула, как рыба по гладкому жёлобу, прямиком в его сон.
Её доверие к Пашке было так безгранично, что она даже не испугалась. Просто поднялась на ноги и огляделась, безошибочно чувствуя рядом присутствие хозяина сна. Сразу увидела приоткрытую дверь, из-за которой лился тусклый свет и слышались голоса. Осторожно заглянула.
18.3
Спиной к двери, сгорбившись, на стуле сидел Пашка. Аста узнала его только по ауре хозяина сна — выглядел Пашка совсем ребёнком. Она помнила его таким где-то в тринадцать — узкий костяк, тощая шея, длинные руки и ноги, постоянно в синяках и порезах.
Напротив, опираясь задницей о столешницу, стоял незнакомый худой парень, лет семнадцати на вид. Он подкидывал в руке канцелярский нож с выдвинутым лезвием и, криво усмехаясь, смотрел на Пашку. Парень был явный «заяц» — его лицо постоянно менялось, будто Пашка никак не мог определиться с тем, что хотел увидеть.