Сейчас Пашка, наверное, уже снял с неё бельё...
Дождь усилился, а гром теперь гремел почти над головой. Аста не мокла в верхнем слое, но видела, как бурлит внизу вода, как лопаются крупные пузыри в лужах, а из водостока вырывается толстая блестящая струя грязной воды с крыш. Парочки под зонтиками, смеясь, бежали, перепрыгивая особо глубокие ямы, кто-то что-то орал, машины лихо сигналили, будто весь город радовался грозе, словно празднику. И только одной Асте, наверное, казалось, что с каждой новой молнией, с каждым ударом грома её сердце будто снова рассекают напополам.
27.1
Она потеряла себя и счёт времени, заблудилась в изменившемся, совсем незнакомом с высоты городе. Летела вместе с дождём и ветром, чувствуя себя то ли сорванным листом, то ли сломанной веткой, изорванной, грязной и никому не нужной.
Гроза превратилась в тихий летний дождь, когда Аста наконец начала приходить в себя. Начала было — но от этого чувство потери стало лишь сильнее.
Что ей теперь делать? Пашка больше не её якорь?
Она чувствовала слабость, но не могла понять почему, стало ли ей хуже или всё по-прежнему. Слабость за эти дни сделалась постоянным её спутником. Прежде, стоило ей мысленно потянуться к Пашке, как она ощущала их связь, нечто вроде туманной, бесплотной пуповины — соединявшего их млечного пути. Теперь... может быть, связь ещё существовала — но Аста боялась попробовать. Боялась, что откликнется только пустая бархатная тьма.
Наверное, надо было лететь к Никите, но ей не хотелось. Ей больше вообще ничего не хотелось, ни бороться, ни жить, ни дышать.
Прийти в себя её заставило смутное чувство дежавю. Она знала этот дом и эти ровные цепи фонарей, и даже мокрый отблеск на стёклах. Одно из окон — на седьмом этаже — притянуло её к себе с такой силой, что Аста попросту не смогла воспротивиться.
Она ещё не успела пролететь сквозь двойное стекло, как поняла, что случилось и где она, собственно, находится.
Это была её комната.
Точнее, это когда-то была её комната — сейчас тут, на её бывшей кровати, умильно сложив ручки под головой, спал Костя.
От неожиданности к горлу подкатил комок.
Аста сама не ожидала, что так обрадуется — и одновременно так огорчится, увидев Костю.
Он как будто подрос, даже личико поменялось — раньше было круглое, пухлощёкое, а сейчас как будто немного вытянулось... и, кажется, мама стала по-другому его стричь, как-то повзрослее, покороче. Аста быстро подсчитала — ему уже пять, через год пойдёт в школу.
Было странно понимать, что время не остановилось, когда она ушла в мир старших. Она старалась не думать о семье, уговаривала себя, что они счастливы. В какой-то миг ухитрилась действительно почти забыть.
Может быть, именно поэтому сейчас ей было больно дышать.
Она невесомо погладила малыша по голове. Наклонилась и даже поцеловала в круглый гладкий лобик — хотя знала, что он не ощутит прикосновения, как не ощутила его она сама.
«Спи, малыш».
Пошла по тёмной, глухой, спящей квартире. Или нет, не совсем спящей: из большой комнаты, бывшей спальни родителей, доносилось бормотание телевизора.
Аста просочилась сквозь прикрытую дверь.
Так и есть, мама, подогнув под себя ноги, уперевшись рукой в подлокотник, сидела в кресле и смотрела бездумным взглядом в экран. Рядом на столике стояла тарелка с недоеденным кексом и крупная кружка чая.
Ну да, сегодня же пятница. Завтра ей не нужно на работу, можно сидеть допоздна.
Посторонние мысли, как специально, мелькали в голове. Как будто Аста бессознательно пыталась защитить саму себя.
Мама ничуть не изменилась. Только, увидев её, Аста поняла, как сильно изменилась она сама. Когда-то беспечный, немного неприкаянный, грубоватый подросток — за каких-то восемь-девять месяцев она повзрослела так сильно, что казалась сама себе почти ровесницей матери.
Теперь она понимала маму, а когда-то обижалась: уделяет мало времени. Больше любит Костю. Не обращает внимания на желания и предпочтения дочери. Слишком занята. Слишком задёргана. Слишком
самостоятельная жизнь? «Нежизнь».
— Мамулечка... — сорвалось с губ.
И — как в случае с Пашкой — мама как будто это услышала.
Рассеянный взгляд стал вдруг острым, встревоженным. Мама обернулась к двери, словно ожидая, что она распахнётся.
— Костя? — позвала вполголоса.
Ответа не было, и она успокоилась. А Аста машинально зажала рот руками.