Почему мама услышала? Что это означает?
Неужели мама, как и Пашка, не забыла её окончательно?
Никита говорил, его «вернула» бабушка. Но ведь он не стирал её память. Кто знает, если бы Аста не стёрла память мамы, может, уже давно бы вернулась?
А может быть, вообще не смогла бы надолго пробыть в мире старших.
Тогда она поверила Вейлиру. А тот, быть может, и сам верил, что это правда, что стереть память своих близких — это необходимое условие.
Асте впервые пришло в голову, что, возможно, Вейлир и сам был обманут. Запутан, сбит с толку хитрыми фразами Лорен, её недоговорками, её откровенной ложью. И какую-то часть этой лжи, сам не подозревая, передал Асте.
И впервые она подумала о том, что ему тоже было всего семнадцать, когда он перерождался. Слишком много, чтобы просить у кого-то совета или помощи, слишком мало, чтобы принять верное решение самостоятельно.
Впрочем, как бы то ни было, всё уже в прошлом. И её собственный торопливый выбор, и Вейлира — только последний ни за что не хочет возвращаться. Он нацелен на мир старших, наслаждается их властью и считает младших глупыми овцами.
Мама снова уставилась в телевизор. Шёл какой-то российский сериал — мама и раньше любила в выходной бездумно попялиться на приключения картонных актёров, говорила, что «жвачка для мозгов» помогает расслабиться.
Странно, теперь, когда Аста балансировала на грани полного небытия, надо бы воскресить в памяти всё плохое, скандалы, ссоры, бессмысленные запреты — но как на зло, вспоминалось только хорошее. Как мама сажала её в детстве на колени, когда болело ухо. Как вытирала слёзы и слушала бессвязные жалобы, как сидела допоздна у кровати, прибегала на малейший звук, трогала губами лоб, как — без слова упрёка — вытирала пол, когда Аста подхватила кишечное расстройство. И как улыбалась, когда двенадцатилетняя Аста прижималась к её животу, а оттуда вдруг резко и сильно толкала чья-то маленькая ножка.
— Мама, — откуда-то накатили слёзы, и Аста скатилась на пол, свернулась в комочек и затряслась, всхлипывая.
Она потеряла всё, и всё — по своей вине. Она думала только о себе. О новых возможностях, новой жизни, о приключениях и магии, об управлении другими и свободе. Не понимала, что другая сторона свободы — это полное отсутствие связей. Что свобода для всех означает лишь без анархию, когда право решать — за тем, у кого больше всего власти.
Как сейчас Аста хотела бы вернуться и всё переиграть. Ответить «нет», обнять маму и сказать, что любит, заново подружиться с братиком, поговорить начистоту с Пашкой... особенно последнее.
Ведь — теперь она это понимала ясно: она уже тогда была в него влюблена. Просто не хотела это признавать, не хотела, чтобы разрушилась их дружба, боялась изменений, которые обязательно бы последовали.
Будь у неё время, Аста, наверное, сама сделала бы шаг навстречу. Но именно этого ей и не дали — времени.
И сейчас оно ускользало сквозь пальцы, утекало вместе с дождём, и с каждым мигом Аста чувствовала себя ещё слабее, ещё бесплотнее. Она снова попробовала позвать маму — любая, даже самая случайная реакция помогла бы ей, пусть только морально — но больше та не откликалась.
Неужели Аста так и умрёт?.. Хотя какая разница, если Пашка её больше не любит? Какой смысл в жизни, если её все забыли, если она никому не нужна?
Только болит сердце при мысли, что он будет с Маринкой. Хотя это хорошо и правильно. Они по крайней мере оба живые. И подходят друг другу. Маринке он, кажется, нравится всерьёз, раз она столько трудов потратила на завоевание.
А она, Аста должна вернуться к Вейлиру. Мёртвые к мёртвым, призраки — в потусторонний мир. Вернуться, сделать вид, что подчинилась - пусть он наверняка уже придумал тысячу новых способов связать её по рукам и ногам. Забыть про Пашку на год, а потом, может быть, снова вернуться, когда Вейлир её отпустит — хотя бы посмотреть, как Пашка живёт, ладят ли они с Мариной, может быть, уже давно расстались, и он опять вспомнит её — Настю.
И всё же — нет. Не сейчас. Она оставит это на самый последний случай. Позовёт Вейлира только тогда, когда поймёт, что ещё немного — и растворится окончательно.
А пока надо лететь к Никите.
Она встала — и пошатнулась. Показалось, что от слабости, но комната за спиной вдруг распахнулась чёрной воронкой, непроницаемым чернильным водоворотом — и в один миг и мама, и гостиная с тихо работающим телевизором остались где-то в неимоверной дали.