Обложка альбома, желательно бархатная (вот почему в клубе были вынуждены заменить занавес на тряпочный), обычно украшалась тигриной мордой: всё-таки уссурийский край, а содержание варьировалось в зависимости от фантазии и настроения полкового фотографа, в моё время — прапорщика Антса Аарэ. По примеру своих братьев эстонцев, поднаторевших в европейской культуре, он сделал нечто вроде солдатского фотоателье с декорациями. Он также изготовил из дерева макет автомата, который большинство солдат после присяги и в глаза не видали, покрасил его чернилами, и за два рубля или банку тушёнки вы могли послать любимой или друзьям свою фотографию с закатанными рукавами и автоматом. Или благодарственную фотографию мамаше около невразумительного флага, исполняющего обязанности полкового знамени.
В большом ходу была и такая сценка: на фоне сопок воин с автоматом и со зверским выражением лица охраняет рубежи, а вдалеке видны две-три китайские рожи.
Что касается дембельской формы, то это особый разговор.
Начнём с пилотки. Тут дело сложное. До сих пор учёные всего мира не могут прийти к согласию. Мир разделился на две части, как у писателя Свифта по поводу очистки варёного яйца — на остроконечников и тупоконечников, только в нашем случае — на «затылочников» и «лбешников». «Затылочники» упорно считают, призывая в свидетели Военно-морской флот, что наиболее залихватски пилотка сидит на затылке, почти на шее, куда она прибивается специальным гвоздиком, а «лбешники», в свою очередь, предлагают опускать пилотку на нос и в крайнем случае придерживать языком.
Есть ещё немногочисленная и всеми презираемая экстремистская партия «височников», рекомендующая носить убор на ухе, но, как уже говорилось, их всерьёз никто не принимает.
Всё это относится и к фуражкам, только в фуражку вставляют специальную металлическую конструкцию, с помощью которой тулья в профиль образует почти прямой угол, вызывающий нездоровые ассоциации с немецким рейхом. Звёздочка в обоих случаях сгибается под тем же прямым углом.
К такому идеалу стремились почти все защитники Родины, за исключением некоторых воинов-кавказцев, чьи состоятельные родители присылали им на дембель заказные фуражки диаметром до полутора метров; злые языки утверждают, что был случай, когда на такой убор сел пограничный вертолёт.
Ниже головы у дембеля обычно находится китель, борта которого украшены белым электрическим проводом, бархатом и медными заклёпками. Погоны должны быть маленькими и армированы 3-миллиметровой сталью; из-под правого погона к третьей пуговице должен спускаться аксельбант, свитый из красивой верёвки. Некоторые дураки, не сведущие в аксессуарах, перепоясывались аксельбантом на манер портупеи, другие засовывали свободный конец в карман, а красавец Пионер, с которого гипс так и не сняли, уехал на дембель, держа конец аксельбанта в правой пионерской руке.
Хорошо иметь молодцеватую грудь, осмотреть всю ширину которой можно, только повернув голову на 180 градусов. Тогда на груди свободно умещается целая коллекция воинских значков. Тут и военный специалист 3-го, 2-го и 1-го классов, и бегун-разрядник, и парашютист-затяжник, и чемпион-стрелок из всех видов оружия, включая торпеды. Приятно освежает наличие значка «Гвардия» и малопонятного «Береги Родину», а при удаче можно рассмотреть притаившегося под мышкой «Донор СССР».
Хороший пример в этом смысле тогда подавал глава нашего государства, поэтому, чтобы заявиться в родной колхоз при «полном параде», значки начинали собирать и выменивать задолго до демобилизации.
Брюки ушивались до состояния колготок, так что стрелки отглаживать было бессмысленно, и они рисовались шариковой ручкой.
К сапогам пришивались вторые голенища, и по длине они были похожи на обувь Фанфана-Тюльпана или певицы Ларисы Долиной; после чего при помощи утюга геометрически сплющивались, укорачиваясь раза в четыре, и мучительно напоминали куплетную гармошку-концертину.
Прибавим сюда каблуки-рюмочки, кропотливо выточенные холодными дембельскими вечерами из тяжёлой армейской резины, алюминиевую ложку с наборной «финской» рукояткой и затейливой военной вязью «Ищи мясо, сука!», а также ремень, свисающий до положения «Покорнейше благодарю», — вот приблизительный собирательный портрет дальневосточного дембеля.
Два раза в год, в начале лета и зимы, полк начинало лихорадить. Приходило пополнение, и уезжали домой отслужившие.
Замполит полка, майор Криворот, доставал из сейфа свою верную, острую как бритва сапёрную лопатку, ладно пристёгивал ее к поясу и выходил на свободную охоту.
Ушлые дембеля старались, конечно, ему на глаза не попадаться, шарахались по каптёркам, но майор обладал незаурядным сыскным нюхом и сноровкой, так что его рейды всегда заканчивались успешно.
Происходило примерно так.
Увидев разодетого в пух и, конечно же, в прах красавца-дембеля, майор зычным командирским голосом командовал:
— Воин! Ко мне!
Несчастный уже издали начинал ныть:
— Ну, товарищ майор… два дня до дома осталось. Ну, товарищ майор…
— Я сказал — ко мне, капельдудкин хренов.
Убранство дембеля с аксельбантами и т. д. километров с трех действительно могло напоминать форму военных музыкантов на параде, так что замполит, слабо представлявший себе тонкую разницу между капельдинером и капельмейстером, в охотку щеголял остроумием.
— Три приседания, жи-во!
Место вообще-то очень напоминало Гревскую площадь, а сцена — «Утро стрелецкой казни».
Приговорённый делал три приседания, после чего его колготки причудливо рвались по всем швам, а майор гробовым голосом приказывал:
— На колени, — и вынимал лопатку.
Когда я увидел всё это в первый раз, мне показалось, что я сплю. Я отчётливо представил, как покатится буйная головушка осуждённого, как осядет, повалится вбок обезглавленное тело.
И вот широко, как профессиональный палач, расставив ноги, замполит высоко поднял лопатку (как принято в таких случаях писать), ярко сверкнувшую на солнце, рубанул на выдохе — и… покатились в сторону каблучки, и осело, повалилось вбок голоногое, укороченное на восемь сантиметров тело.
Каблуки, конечно, подбирались сочувствующими зрителями, а колготочность в брюках вечером восстанавливалась первым попавшимся салагой, и полностью реанимировался лихой дембельский облик.
Ничто и никто, даже товарищ майор Криворот, не может убить в человеке тягу к прекрасному.
После той истории с «Комсомольским прожектором» меня долго не трогали. А потом нашёлся неглупый, наверное, человек, всё-таки вспомнивший мои впечатляющие успехи на ниве военной наглядной агитации, и мне поручили оформить, то есть расписать штук пятнадцать здоровенных щитов, установленных вдоль главного плаца.
Примерно два метра на метр восемьдесят, с неприглядными подтёками и щербинами, щиты навевали размышления о десятках расстрелянных около них за нарушение устава военнослужащих.
Не знаю: то ли кому-то дошлому удалось разыскать в архиве генеральный план, по которому когда-то строился и украшался плац, то ли количество щитов неожиданно навело какого-то наблюдательного офицера на гениальную мысль, — только мне выдали маленькую (чуть больше пачки «Явы») книжечку «Памятка дальневосточного воина», чтобы я оттуда срисовал 15 гербов союзных республик.
Намучился с этим «нарядом» порядочно! Во-первых: попробуйте перерисовать герб диаметром больше метра с невразумительных бумажек, где небрежно наляпаны все эти гербы размером с кружочек с нынешнюю двухрублёвую монету. Во-вторых: страничка, где было указано, герб какой именно республики помещён, например, под номером «3», была оторвана наполовину. В общем, и головой пришлось поработать, и ногами: ходил искал узбеков и таджиков, чтоб свои гербы опознали. А в-третьих: надо было успеть к 1 Мая, иначе Рекс обещал порвать мою московскую попку на «фашистские знаки».
Времени, конечно, мизер. Дали, правда, одного в помощь — щиты грунтовать, но он, бедолага, совсем по-русски не говорил и национальности своей обозначить не мог. Во всяком случае, ни один из гербов как свой, родной, идентифицировать он не смог. Зато на щиты белой краски наляпал аж в три слоя. Как Том Сойер!