Очень убедительная бумага, но какие-то подозрения у женщины-капитана всё-таки остались, и, чтобы их рассеять, она собрала весь свой эстонский сарказм и спрашивает:
— А не принадлежит ли эта грамота некоэму Филькэ?
Директор отвечает чистую правду (его-то самого Валерой зовут):
— Нет!
— Ну, тогда другое дело. Пожалюйсто.
Чем больше город, тем больше в нём начальствующих чиновников. Мы все вместе придумали начальственно-руководящую фамилию — Симак. Николай Иванович. И если что, то в какой-нибудь инстанции наш Директор говорил как последний довод:
— Как же так? Ведь нам сам Николай Иванович Симак обещал!
Срабатывало почти безотказно. Один начальник особенно упирался, не хотел подписывать какую-то бумагу. Тут Директор ему и ввернул:
— А ведь нам Симак обещал.
Тот берёт ручку, подписывает:
— Ну, если я сам обещал…
В Красноярске прямо с самолёта — на концерт. Потом вечером в гостиницу. На улице 35 градусов мороза. В номерах тоже очень холодно. Буфет закрыт, холод, неустроенность, выпить хочется страшно.
Наскребли немного денег. Швейцар говорит:
— Нету у меня, сынки, с удовольствием. Попробуйте у таксистов, хотя их тоже сейчас шерстят.
После получасового топтания на морозе посинели все. Нет не только водки, но и самих такси. Только одна машина стояла с самого начала с работающим двигателем, так там водитель сразу раскричался, что сам не пьёт и вообще с этим делом борьба. Собрались идти по номерам. Тут он говорит:
— Ладно, повезло вам (оказывается, полчаса приглядывался, не провокация ли) — для брата берег. Вижу, ребята хорошие.
И достает бутылку из двигателя. Она горячая, как кипяток. Прибежали в номер, но как горячую пить — мы ж не японцы какие. Mapгулис говорит:
— А смекалка на что? Вы дуйте за стаканами, а я пока на форточку ее пристрою охлаждать.
Через пять минут собрались, кто со стаканом, кто так, с открытым ртом. Маргулис потянулся к форточке, а бутылка — раз! — и за окно с шестого этажа птицей.
Минуты полторы били его, потом смекалка своё взяла. Гурьбой все вниз (некоторые, кажется, прямо из окна) выбегаем. Ночь лунная, на белом снегу тёмное пятно выделяется, и давай этот тёмный снег жрать, только стекла выплёвывали.
Никогда бы в жизни пять человек с одной пол-литры такими пьяными не сделались. Вот!
Сразу хочу сказать, что общенародное мнение, будто артисты очень много пьют, ошибочное. Пьют точно так же, как и все остальные, а может быть, даже чуть-чуть меньше.
В Магадане после концерта подходит мужик загорелый:
— Очень мне нравится, — говорит. — ваше солнечное искусство. Я моряк, на палубу бряк, желаю вас сегодня на корабль пригласить, ребята будут очень рады.
Мы посовещались и пошли втроём, а остальные спать: устали очень.
Корабль — немецкой постройки, в смысле ГДР. СРТ (средний рыболовецкий траулер) новенький, много автоматики. Команда собралась, 24 человека, только капитана не было: он с женой на берегу живет. Оказывается, пока они в море — сухой закон, а здесь сам бог велел. Мужик, который нас привёл, коком оказался. Как начали они на стол метать: крабы натуральные, крабы запечённые, печень макроруса и т. д. Водка, конечно, рекой.
Слева от меня старпом сидит, серьёзный мужчина — после капитана он здесь главный.
Сначала морячки всё столичных артистов послушать хотели, потом сами разошлись — не остановишь. Рассказали историю о том, как у них на корабле два щенка жили — белый и чёрный. Тайком от капитана — он не любил животных. И как гад капитан на них в плавании наткнулся и приказал выбросить за борт. А потом через неделю корабль в порт пришёл, а на пирсе два мёртвых щеночка рядышком: море выбросило. И как потом в течение месяца погиб один блондинистый моряк, другой — брюнет.
Нам-то после таких дел и крыть нечем.
Тут наш Саша вдруг увидел, что нам наливать стали меньше. Толкнул меня в бок — что, мол, за понты. Мы в обиду. Старпом застенчиво объясняет:
— У вас же завтра два концерта, мы думали…
— Вы о нас не волнуйтесь, — говорим, — всё в порядке.
Справедливость была восстановлена, и старпом, чокаясь со мной, тихо говорит:
— Ты не думай, мы добра хотели, а так всё нормально. Я, кстати, сам с Питера буду.
Ну, я, чтоб ему приятное сделать, спрашиваю:
— Неужели с самого?!
— С самого не с самого, а с Парголова{Парголово — около 25 км от Питера.}. Ты вот что. Сейчас наши напьются и повезут вас в бухту Радости рассвет встречать. Я-то эти дела знаю: или на мель сядем, или вообще потонем, так что вы ни под каким видом! Сразу говорите, что завтра концерты. Мол, спасибо, но никак не можем, а то я эти дела знаю.
У меня к нему сразу возникло тёплое чувство; остальным передал, те тоже с благодарностью посматривают.
Минут через пятнадцать после того, как возникло чувство, старпом вскакивает (чуть меня со стула не сбил), глаза выпучены, как у того макроруса.
— А ну, семь футов вам под киль! Свистать всех наверх, везем ребят в бухту Радости!
Мы, конечно: нет, спасибо, завтра два концерта и т. д.
— Никаких концертов! Отдать все концы в воду…
В общем, еле-еле отбоярились. Провожали нас всем пароходом, договорились, что завтра они на первый концерт придут.
На следующий день на первый концерт никто из них не пришёл.
Только после второго у служебного входа стоит один — морда вся расквашена, на груди разбитый фотоаппарат.
— Мне, — говорит, — повезло. Я у самого трапа заснул: идти было близко, так что извиняюсь.
В «Машине» с этим делом всегда было очень строго: если выпить кто хочет, так только дома под одеялом. А если какой банкет солидный, то все выпьют по рюмочке, а потом Директор зыркнет глазом и объявляет:
— Спасибо большое! Мы больше не хотим! Мы практически вообще не пьём!
На разных начальников и на иностранцев это очень сильное впечатление производило.
Но вот приехали мы в Испанию, в Барселону, по приглашению коммунистической партии. Коммунисты тамошние не такие как у нас: запросто в джинсах ходят и винцо испанское попивают. Сразу же устроили нам концерт в тюрьме, чтобы перед выборами престиж компартии повысить. Никогда не забуду. Сижу за пультом, а сзади мне двое испанских кабальеро в наколках в шею дышат, договариваются, каким способом меня моей советской шкуры лишить.
Ну, ничего, бог миловал. На следующий день культурная программа: рыбный ресторан, прогулка по городу и т. д.
Мы поначалу-то продолжали обычную «дуру» гнать, типа спасибо, у нас это дома есть. А потом смотрим — они обижаются. Оказывается, чтобы нас хорошо принять, деньги со всех коммунистов провинции собирали. Мы быстро доказали Директору, что так вести себя — просто свинство, и стали пить и есть как нормальные провинциальные гуахиро, приехавшие в столицу за сеном.
Общение осуществлялось через переводчицу, молодую девочку, не знающую ни слова по-русски. Она немного говорила по-английски и переводила со своего шикарного испанского на свой слабенький английский, а мы с её слабенького английского на свой слабенький русский.
Около двух часов ночи она решила показать ночной бар, где, по её словам, работал самый лучший бармен города. Он на память знает полторы тысячи рецептов коктейлей, и от головной боли, и для повышения потенции, и — самое главное — имеет под рукой всё, чтобы эти самые коктейли воспроизвести.
Я этим вопросом особенно заинтересовался, и вот она меня подводит к стойке, а ребята пошли стол занимать.
Мужчина лет пятидесяти, с благородной сединой, зовут Мигель, наверное, в юности был жонглёром, потому что стаканчики, бутылки и шейкеры у него над стойкой так и летают.
Он говорит:
— Буэнос ночас.
А я на всякий случай:
— Патриа о муэрте!
Девушка объясняет, что вот, мол, Макина де Тампо — советика. Я через неё наврал этому Мигелю, что ещё в Москве о его чудном искусстве слышал.
Он рад, предлагает какой-нибудь коктейль за счёт заведения. И тут я с ужасом понимаю, что не знаю ни одного названия, — вертятся в уме «даури» какие-то (это я позже вспомнил, что «дайкири» — Хемингуэй очень любил).