— Их убьют, я уже распорядился.
— Мои зубы, они не скоро отрастут.
— У нас достаточно запасов свежей крови, чтобы помочь тебе.
От входа, стремительно извиваясь легким бронзовым телом, приблизилась отмеченная особой метой медянка. Склоняла голову.
— Говори, — велел Змий.
— Великий и высокомудрый, на наши сигналы вновь нет ответа.
— Продолжайте. Не давайте вырваться в космос никаким сигналам, кроме наших.
Медянка исчезла.
— Я поняла, — сказала Змея, — ты пытаешься связаться с другими змеями других миров. А вдруг их там нет?
— Молчи! Трижды молчи! Молчи всегда об этом! Иначе тебе не дожить до новых зубов. Прости, но даже с тобой я прибегаю к угрозе. Змеи есть везде, запомни это и втолковывай каждым новым поколениям. Везде, всюду и всегда. От древности, когда наши мудрецы решили взять власть посредством зла, прикинувшегося добром, от внушения, что смысл жизни в борьбе, а не в самоусовершенствовании, до этих тревожных дней не было в этом мире сплоченнее нас, увереннее нас, и это надо продолжать и усилить. Не жалеть яда на новые, подчиняющие тело и мысли, ритмы, на бесовские страсти к вину и плотской любви, к деньгам, к власти, к успеху, ничего не жалеть! Охранять плантации наркотических растений! Убивать внезапно и без всякой системы! Тех, кто помнит прошлое, кусать не до смерти, но до потери памяти. Заставить их голодать, бросать недостроенное, ссориться и грызть друг друга, заставить их уничтожать все запасы пищи и топлива, заставить их и дальше безумствовать в разложении вещества, в сжигании для энергии отходов природы… Пусть они задохнутся в дыму и копоти своего прогресса, пусть отравятся радиацией, пусть живут и думают, что они живут! Нет, Он не сможет ничего сделать, мы так многое успели, что Он пришел слишком поздно. О, видимо, Ему есть кого молить, мы тоже будем крепнуть.
Змий опустил голову, показав жестом Змее, что она должна идти. Змея постаралась запомнить Змия в это г час и отправилась. Навстречу ей ползла новая стража тронного времени.
Стояла ночь. В это Осеннее полнолуние особенно оживленной была охота зверей. Змея вспомнила, что давно ничего не ела, затаилась и выбрала себе упитанную красную лисицу. Лисица ловила мышей. Она не чуяла Змею, ведь змеи не имеют запаха, и вот она оказалась близко — Змея кинулась, но уже в прыжке поняла, что лисица уйдет — зубы. Змеи были потеряны, ее яд истрачен, и надо ждать новых зубов, нового яда.
Ничего, думала Змея, вползая в воду спокойной реки и отдаваясь течению, ничего. У змей есть силы, змеям есть из чего собирать новые силы, ничего, они крепнут от неудач…
— Ванька! — звенел над рекою мальчишеский голос. —
Ты чего не забрасываешь, я уж вторую поймал!
— Сейчас заброшу! — кричал в ответ другой мальчишка. — Вот только эта коряга проплывет.
Зато весной
День пасмурный, долго тянется. После обеда идет снег. Он вперемешку с дождем, снежинки темные.
— Через месяц после первого снега начинается зима, — говорю я пришедшей с улицы женщине. Пальто мокрое, и дорогой мех на узком воротнике некрасивый. — Но это среднегодовое, многогодовое, нынче может и не сойтись.
— И не плакала, — говорит женщина, — ресницы погасли.
— Если через месяц начнется зима, то поверим в наблюдательность предков.
— Господи, — говорит она, быстро поправляя прическу. — о чем ты думаешь? — И, наладив красоту, садится к столу и говорит, что пасмурно, что в такую погоду, что ни надень, все убивается. — А ты еще говоришь, что зеленое — цвет надежды. В такой день ничем не спасешься.
— Зеленое не по цвету, а по смыслу: дождаться первой зелени означало выжить.
— Да, вот что! — спохватывается она. — Все забываю. Дай мне Монтеня.
— Обязательно Монтень? Возьми «Летописца». Мне кажется, наши летописи заполнялись осенью. Так же мрачнело, и снег таял. В летописях…
— Ой, не надо. Нелепо ли не бяшеть! Аще кому хотяше! Монтень хоть переведен, а это когда еще соберутся.
— Возьми «Назиратель». Он переведен с латыни на древнепольский, оттуда к нам. Узнаешь, как ставить дом, лечить заразу, сажать овощи…
— Ах, — говорит женщина, смеясь и трогая щеки сухой чистой ватой, — «извозчики-то на что»?
Отходит к окну, смотрит вверх, вытирает стекло.
— Ослепнешь, — говорит она. Снова долго смотрит, поворачивается. — Да, да. Раньше или позже, но каждый год приходил первый снег. Мальчишки радовались, а матери боялись, чтоб дети не простыли.
— Босиком бегали, а крепче были, — говорю я и злюсь неизвестно на кого. — Смотри, сейчас одеты, обуты прекрасно, а без конца болеют, совсем хилый народ…