Джаелл наполовину лежала на матрасе Карла Гейзенберга, абсолютно голая, обмотанная цепями и привязанная. Сейчас над ней очень жестко надругались, лишив чести и достоинства. Жизнь складывалась у девушки как нельзя хуже. Да, она была жива, но разве это вообще сейчас можно назвать жизнью? Это было намного хуже, чем если бы ее просто ударили и ограбили… Или сожрали бы заживо.
Потому что тогда у нее была бы определенность, что она погибнет. Что она не выживет. Да, было бы больно, но потом она бы отмучилась и покинула бы этот мир. Но сейчас у нее было такое положение, что было непонятно, останется ли она в живых в итоге, или ее все же убьют. Неизвестность угнетала и пугала намного хуже того, что Гейзенберг собирался с ней делать.
В паху болело. Этот сукин сын был совсем бесцеремонен, он думал только о себе и о своем удовольствии. Было странно, как он в таком возрасте вообще сохранил свое либидо, да еще и в таком бешеном его виде… И чем ему местные жительницы не угодили? Чем она стала лучше них? Что такого нашел в ней этот ублюдок, что теперь она стала его «игрушкой»?
По щекам вновь потекли слезы. Нет, Джаелл не ревела, просто она осознавала свое положение. В носу заложило, в глазах защипало. Да еще и тот след от языка остался на ее лице, что было вдвойне противно и мерзко. Но тут она вспомнила слова Карла перед уходом:
— Знаешь, мне даже стало интересно, что у тебя сломается первым: твои кости или твой дух?
И его веселый задорный смех, будто это смех того, кто уже победил. Василеску только рыкнула и сжала руки в кулаки. Ну уж нет. Она — сильная девушка, и многие называли ее независимой. Она смогла стать тем, кем она хотела всю жизнь стать, несмотря ни на что. Она сумела добиться самостоятельности и высокого статуса в обществе благодаря упорному труду и очень твердому характеру, практически не прогибаемому. Она смогла добиться высокой должности упрямством.
И сейчас она не могла позволить какому-то выскочке из деревни заставить ее склониться перед ним и, фигурально говоря, отсасывать ему, только чтобы остаться в живых и иметь его благосклонность. Она не рабыня!
— Ну я Вам покажу, сукин сын, чего я стою. Вы еще пожалеете, что схватили меня в плен и решили мною воспользоваться. Не с той связались… Это еще не конец. Я не сдамся!
====== Разговор ======
Карл был в очень приподнятом настроении. Еще бы, он впервые за всю свою жизнь смог свободно воплотить свои грязные и недобрые мысли на человека другим способом. Если раньше он искал удовлетворение своему гневу в конструировании солдат-болванок и управлении ненасытных оборотней, то теперь он по-настоящему «вкусил» плоть девушки. Вспоминая свой первый неловкий секс в годы старшей школы, было удивительно, как он сейчас смог так опытно себя удовлетворить.
Но была проблема — ему хотелось еще. Секс с девушкой, да еще и в таком бурном ключе, вызывал у Гейзенберга все новые фантазии, как он мог бы с ней «поиграть». Зная свои силы, он стал придумывать способы ублажения тела. Нож… Да-а, можно было заводить девушку и себя приятными поглаживаниями лезвия острого ножа по коже. Это создавало ощущение опасности — не для него, естественно, для пленницы, — а также просто играл контраст чувств. Разгоряченное тело мужчины и холодный металл, мягкие ладони с легкими шрамами и идеально гладкая острота.
А еще, вот уж Карл никак о себе так не думал, ему хотелось очень сильно укусить свою жертву. Можно до крови, но оставляя все же приличные следы. При таких мыслях он облизнул себе губы и чуть прикусил щеку — настолько завораживала его мысль, что это тело в его распоряжении целиком и полностью, и что оно может быть покрыто кровью, укусами и засосами, а также следами его грубых хваток.
Его совершенно сейчас не волновало, как при этом будет чувствовать себя пленница. Она — его игрушка, можно сказать, «подушка для секса и гнева». И она должна слушаться только его, выполнять все его прихоти. Ему было по большому счету плевать, что в момент секса испытывала его жертва. Он больше заботился о том, как ему удовлетворить самого себя как можно более изощренными способами. Но что бы он ни придумал, все было мало. Ему все казалось, что это недостаточно жестко.
«Время покажет» — подумал Гейзенберг, заходя в зал совещаний Лордов деревни. Он ненавидел это место, особенно он ненавидел своих «братьев» по статусу. Все они были уродливы, все они были высокомерны… И все без исключения лизали зад этой Миранды, самозабвенно добиваясь ее благосклонности. Господи, они больше походили на каких-то гадких червей, пресмыкавшихся под ногами большого человека. И как они не понимали, что Матерь Миранда их просто использовала? Что для нее понятия «эксперимент» и «семья» — одно и то же?
— И все же ты пришел, мелкий. — услышал он голос Альсины, когда он сел на скамейку. — Я думала, ты как обычно проигнорируешь собрание.
— Не сегодня. — загадочно улыбнулся Карл, прокручивая над рукой нож и обдумывая купить новый, более острый.
— Что-то ты… Сегодня более веселый, чем обычно… — Сальваторе уже стоял рядом с его скамьей, по-прежнему испуская отвратительный запах рыбы.
— Ну что я могу сказать. Сегодня просто хороший для меня день! Настроение хорошее, вот и веселый! — мужчина не собирался раскрывать то, что он поймал девушку из города. — Я ведь должен был показать новую технологию, которую я немного позаимствовал у внешнего мира. Разве не так?
— Планы изменились. — Альсина прикурила свою сигару. — Технологию свою можешь внедрять хоть сегодня, всем плевать. Нам надо как-то делать вид, что мы покровительствуем этим жителям. Матерь Миранда узнала что-то важное недавно. И это как-то связано с дорогой у входа в нашу деревню.
Гейзенберг напрягся. Там ведь как раз и проезжала машина его пленницы. И там же охотились его оборотни… Вдруг Матерь Миранда, перевоплотившись опять в кого-то, все же видела, что он сделал? Оставалось лишь надеяться, что она не знает о судьбе той девчонки-румынки. Иначе ему придется отвечать и выдавать ее для общего суда. А он хотел владеть ею единолично. И без обязательства устраивать развлечение для своих монстров. Тем более, отдавать девку этой огромной суке с ее дочерьми. Они опять бы пустили ее на вино.
— Спасибо, что собрались. — Матерь Миранда вошла в зал, привычно скрытая своими крыльями и маской. — Я хотела лишь узнать, что случилось на шоссе рядом со входом в нашу деревню. Насколько мне стало известно, там произошла охота на людей. Гейзенберг, это ведь были твои монстры, что напали на путников.
— Да, Матерь Миранда. Они почуяли запах свежей человечины из города и напали на машину. Я самолично наблюдал, как они преследовали транспорт.
— Сколько людей там было, Карл? — Матерь говорила спокойно, будто произошло что-то обыденное.
— Трое. Хотя машина, судя по всему, была не предназначена для троих пассажиров. — мужчина, положил молот, продолжая вращать нож в воздухе. — Двоих из них твари утащили сразу же, поскольку у них не сработала подушка безопасности. Третья застряла в машине, и ее не смогли достать сразу.
— Она жива?
— Не думаю, Матерь Миранда. Мои монстры готовы были достать ее как угодно, даже оторвав ноги и руки. Скорее всего, она уже мертва и съедена.
— Кажется, все же она выжила. — при этих словах Альсины нож у Карла замер в вертикальном положении. — Я слышала зов о помощи пару дней назад из своего винного погреба в замке. Голос был женский, явно молодой. Похоже, что чужеземка все же смогла выбраться из машины и добраться до нашей деревни. Потом, правда, когда мои дочери спустились вниз, они никого не обнаружили. Значит, ее кто-то нашел. И я подозреваю, что это был Гейзенберг.
Карл фыркнул. Он понимал, что Альсина могла его выдать своими предположениями. Но в последнее время у него было маленькое преимущество — он был более убедителен в глазах Миранды благодаря его актерской игре и умению манипулировать данными и сознанием. Надо было давить до конца на ложь о том, что девчонку съели монстры. Либо же «прикинуться шлангом» и сделать вид, что, возможно, он просто упустил ее из виду. Тогда он мог получить отсрочку в ее «поимке».