Елена Георгиевская
Вода и ветер. 1-2 (повесть)
Л. В. – литератору, а не прототипу.
____________________
В один, не могу с точностью сказать, насколько прекрасный день я забыла о Лизе; мне напомнили о ней в городе, ставшем для неё гораздо более чужим, чем для меня. То есть, изначально это был город Р. на северо-западе – позор северо-запада 1, мусорный городишко, страшный, как термины в филологической диссертации; мужчины там откровенно некрасивы, а женщины делятся на две категории: малолетние лохушки, соответствующе наряженные, и удолбанные жизнью тётки в просторных кофтах до колен. Только потом вокруг меня на некоторое время возник этакий метафизический Кёнигсберг, которого, по мнению одного известного писателя, никогда не существовало. Впрочем, на фоне Р. любой город кажется мистическим, метафизическим и просто чистым.
Тогда я должна была (согласно просьбе почтенной родственницы) пройтись по магазинам, а я этого не люблю. Миновав тёмно-зелёный новорусский дом в три этажа, я свернула в переулок, забитый толстыми бабами и шмотьём, предназначенным для отпетых натуралок, со всеми этими кружевами, блёстками, вырезами, разрезами; отдельного внимания заслуживали брюки с талией, приходящейся на середину задницы, что вполне адекватно отвечало особенностям российского климата, с одной стороны, и особенностям анатомии человека, с другой. Ну да, подумала я, ведь «женщина – не человек», к чему ей нормальные брюки? Вообще, наша плебейская мода, результат взаимной приязни японских проституток «когару» и геев-модельеров, как нельзя более соответствовала характеру типичного потребителя – малообразованной малолетки в стиле «я не такая, я жду трамвая; а, впрочем, подождите, сколько дадите?» Торговка перехватила мой взгляд и спросила: вас что-то интересует? – хотя в моих глазах должен был отражаться не интерес к её товару, а завещанное Нахманом из Брацлава 2 радостное удивление перед всё новыми и новыми гранями неопровержимой глупости бытия.
Тут появилась Мариша. Мы когда-то вместе учились, хотя это вовсе не повод для общения. Я не буду говорить о ней подробно, потому что Мариша – это архетип.
– Шалом лакхм, Мирьям 3, – сказала я. Торговка решила, что я – лицо кавказской национальности, и испуганно оставила меня в покое.
– Надо же иметь такую наглость, – сказала Мариша. Я не видела её года два. – И ты думаешь, что это кошерное приветствие, а?
Мы ушли. Мы были убеждёнными предателями родины, родной религии и традиций. Это очень помогало нам в жизни и в общении друг с другом.
Она тоже ненадолго заехала к родственникам и теперь жгла в их квартире благовония под аккомпанемент какой-то индийской брехни. Я ехидно напомнила, что сейчас шаббат, зажигать огонь не рекомендуется, и убери от меня подальше ветчину, в ответ на что последовало предложение отправиться вон, то есть, в рай, к моему прадеду-протоиерею, который меня немедленно убьёт и будет прав. Потом она спросила, как дела. Конечно, я сказала, что в порядке, кроме научной работы, которая висела у меня над головой, как труп самоубийцы, да ещё моя девица свалила в Питер, так что придётся искать другую.
– А мужики тебе окончательно надоели? – спросила Мариша.
– Если бы мужики молчали, у меня было бы к ним меньше претензий. Но с ними надо г о в о р и т ь, строить о т н о ш е н и я, ведь не у каждого хватит мозгов ограничиться one night stands 4. И они достали, они мне рассказывают, какой я, по их мнению, являюсь, и какой женщина, по схеме патриархата, должна быть…
– Да-да, все говорят одно и то же. Лиза характеризовала мужиков как существа с разными размерами половых органов и одной и той же ерундой в башке.
– …и большинство не верит, что я на самом деле такая, какой являюсь на самом деле. Думают что угодно: что я их поддразниваю с целью привлечь к себе внимание; что я пытаюсь носить маску; что я постоянно вру; что чёрт знает что. А если кто-то, из числа самых умных, и понимает, что женщина может быть такой, то смотрит, как на марсианку. И потом, они делятся на два типа. Одни считают, что «баба должна давать», а другие – что «женщина должна отдаваться». А я не могу «давать», и с каждым годом мне всё больше надоедает весь этот бред.
– Ты совсем как Лиза, – сказала Мариша, закуривая. – А знаешь, ей нравились «наши»…
– Знаю.
– О красивом еврейском мальчике она могла сказать: «Я хочу сорвать его, как чёрную розу».
– Убийственный Лизин пафос.
Я отодвинулась подальше от дыма, и Мариша истолковала это так, будто я не хочу больше говорить о нашей общей знакомой. Она сказала:
– Впрочем, ну её… в лес. Кстати, она ведь жила в Калининграде, вы там не сталкивались?
Калининград – не Р., там трудно столкнуться, разве что на Куршской косе. Но я видела её в Москве – не среди окололитературных сплетников, как можно было бы предположить, а в полуподвальном клубе. Она сидела в глубине зала, цедила этот их фирменный коктейль через соломинку (я не заказывала его никогда). Молодая женщина в чём-то сером и прозрачном, как сигаретный дым, подсела к ней и заслужила замечание поддатой трансухи в парике: «Мать, ты всегда любила экзотику». Мне показалось, что Лиза узнала меня: она улыбнулась, мол, я тебя помню, всё в порядке, но мы не настолько близко были знакомы, и ты не настолько свободна сейчас, чтобы я тебе надоедала. А может быть, это была не она; может быть, эта улыбка означала обычную симпатию: пришла, отметила в зале пару красивых лиц и через пару часов их забыла. Но она была очень похожа на Лизу, в ней чувствовалось это вечно-отщепенское «я-противопоставляю-себя-другим». Поэтому она, со своей обыкновенной вечно-славянской внешностью, и казалась кому-то экзотичной. Она была «не такая» – совершенно, по убеждениям и по собственной воле, которую только дурак назвал бы доброй. Нечто подобное усматривали и во мне доморощенные психологи, недоучившиеся ловцы человеков, не понимая самого главного: я не противопоставляю себя окружающим, пресловутым «всем» – я просто имею слишком мало общего с плебсом, вкусы и привычки которого нам навязывает государство. Я генетически и психологически не могу принадлежать к этим людям, это как другая порода кошек. (Сиамских кошек меньше, чем сибирских, ну так что же?) В общем, путать кастовость и сознательный нонконформизм – это всё равно что не отличать крик души от нытья.
Я была сиамской кошкой, предназначенной охранять храм где-нибудь в Таиланде, а её заперли в московской квартире под охраной «хозяина». А Лиза была сибирской кошкой, решившей надавать своим собратьям лапой по морде. Вот и всё.
Мариша не согласилась.
– Я имею в виду, – уточнила она, – это общее для вас стремление не быть пассивом, не навязанное воспитанием, – воспитанием навязывалось как раз обратное, – а природное, врождённое, тоже, может быть, заложенное на генетическом уровне. Вы даже внешне похожи. Такая, как Лиза, крепкая немногословная блондинка, слегка a la Ким Гордон, с трансцендентным этим выражением в ненакрашенных глазах, больше напоминает брюнетку, чем блондинка другого типа – эстрадная кукла.
– То есть, больше напоминает человека, а не олицетворённый штамп?
– Ну, можно и так сказать.
Кёнигсберг ближе всего к центральной Европе. С одной стороны – море, с другой – Мазурское поозёрье. Поляки там действительно хороши собой (польки тоже). В них есть чуть-чуть еврейской крови, иногда – чуть-чуть русской, и это не пресловутая «взрывная смесь», а вполне спокойное и даже гармоничное сочетание. Так же спокойны там вода и ветер… до поры, до времени.