Он был одет, как и полагается, в чёрное. Его лицо носило следы той спокойной ашкеназийской красоты, которая всё реже встречается в Израиле. (Это уже замечания не Лизы, а знающих людей.) Вьющаяся полуседая борода наполовину прикрывала галстук. Раввин оторвался от газеты «Бедэрэх» и спросил:
– Добрый день, что вас интересует?
Он говорил по-русски с лёгким акцентом, как и большинство главных русских раввинов: они, за редким исключением, родом из Америки или Израиля.
Лиза стала вымотанно объяснять про тяжёлое материальное положение, национальное происхождение и сомнительный район. Раввин всё понял, потому что она говорила медленно.
– Ваш муж – еврей только на треть, – сказал он. – И это не даёт ему полного права быть евреем. Похоже, он проявляет безразличие к деятельности общины. Сам он не идёт. А вы приходите сюда.
– Он посещал собрания организации «Шаммай», когда жил в Петербурге, – сказала Лиза. – А сейчас он не может придти, он болен.
– «Шаммай»? Мне не встречались там религиозные люди. Туда кто только не ходит. Мне не близки взгляды большинства из них. Часть этих людей – не евреи, потому что их отцы – евреи, а матери – русские. И они не проходили гиюра. А это очень долгая процедура, надо много учиться.
– А сколько? – спросила Лиза.
– От года до пяти. Понимаете, евреем делает не принадлежность к абстрактному еврейскому народу, а принадлежность к конкретной общине. Гиюр можно пройти только в нашей общине. У других нет разрешения.
– А вы – ортодоксы? – спросила Лиза.
– Мы фундаменталисты, – строго поправил раввин. Затем он поправил очки и сказал:
– Я посовещаюсь насчёт вашего мужа, но ему недостаточно справки. Даже для того, чтобы пройти брит-мила, ему надо сначала пройти через раввинский совет. С работой я вам ничего не могу посоветовать. В городе сложно найти хорошую работу.
Лиза не стала уточнять, что такое брит-мила, попрощалась и отправилась искать выход. Этого и следовало было ожидать, мысленно сказала она себе. Ася ждала её у входа.
– Пошли напьёмся, – сказала она, – пошло всё к чёрту.
Они пили сначала в кафе, потом на площади, в упор не видя пристающих мужиков. Потом спустились на Верхнее озеро. Берег был заставлен скамейками и бутылками. Уже темнело. Мимо них прошли две пары, то ли девушки, то ли мальчики-подростки.
Лиза, как пишут в романах, неожиданно для себя рассказала почти всё. Завтра утром Ася должна была улететь в Германию. Они могли больше никогда не встретиться, так почему бы не рассказать всё?
– Рифатов? – переспросила Ася. – О, эта наша местная… богема! – Она сухо рассмеялась. – Эти его стишки про смерть и бесов всех мастей. Пару раз он действительно пытался повеситься – прилюдно. Все знают, что он играет в карты, но мало кто знает, как далеко всё зашло; для меня это тоже, в принципе, новость. Я от местных пиитов вообще стараюсь держаться на расстоянии: достали.
– И что мне делать? – вымотанно спросила Лиза. По дорожке между скамьями и берегом брели трое подвыпивших дедушек в картузах, распевавших: «Вот уж осень, под окнами август, и я знаю, что я тебе нравлюсь, как когда-то ты нравился мне».
– Сейчас скажу, – задумчиво пообещала Ася. – Насколько далеко зашли его отношения с твоим мужем?
Суть вопроса дошла до Лизы только через пару секунд. Старики поравнялись с ними, смерили отнюдь не стариковскими взглядами и потащились дальше. Старший из них пел надтреснутым баритоном, в такт помахивая бутылкой из-под пива «Кёнигсберг»:
– Счастливое поколение, – сказала Лиза. – Несмотря ни на что.
– Кто, эти прожигатели пенсий? Один из них – дядя моей приятельницы Карины Мандельштерн. Хоть бы поздоровался, талмудило!
– Ася! Извини, но у нас я Ярославле, как ты однажды выразилась, такие зажатые люди, что мне эта фигня и в голову не приходила. Голубой цвет много кто в шутку вспоминает. Но чтобы…
– Ничего удивительного. К Рифатову часто клеились бабы, уж не знаю, что они там находили, усы типа «зубная щётка» или сатанинские стихи, но, короче, по этой причине многие решили, что он – правильный мусульманин. А этого и близко нет. С парнями у него отношения всегда лучше ладились, чем с девушками.
– Я это могу понять, – произнесла Лиза после паузы. – Лучше это, чем девки, которые потом детей рожают и пытаются таким манером переманить чужого мужика вместе со всеми его деньгами. Но зачем врать и устраивать этот картёжный дурдом?
– Видимо, он просто не хотел тебя расстраивать.
– Ему плевать, расстроюсь я или нет. Он просто не хотел новых неприятностей. Мало того, что проиграл все деньги…
– Хочешь, расскажу, как всё было? У Рифатова закончились деньги на телефоне, и он пишет сообщение с Зоиного; скорее всего, это второй Зоин телефон, номер для «своих», фигурально выражаясь. Либо он подозревал, что ты можешь залезть в sms-папку, и нарочно написал с чужого номера. Зоя всё знает, но терпит, потому что ей нужен «мужик по хозяйству» для её идиотского обывательского антифеминистского статуса. Видимо, её идиотскому самолюбию льстит иметь образованного мужика, или у неё просто заниженная самооценка, и она боится искать другого. Рифатов и твой муж однажды поссорились на тему «или я, или твоя жена». Андрей отказался от тебя уходить: ему нужна кружка чая по утрам и выглаженные джинсы. Слово за слово, вспомнились все старые обиды, и Коля, осознанно или нет, подставил твоего придурка, а потом сочинил душещипательную чушь про безвыходную ситуацию, которую создал для него мерзавец Штацкий. Мой совет, без которого ты можешь обойтись, потому что уже сама пришла к этому выводу: немедленно разводись.
– Ты уверена, что всё было именно так? – холодно спросила Лиза.
– Позавчера я встретила Серёжку Виткинда. Мы с ним вместе учились. Он поведал, что Рифатов встречается с новым парнем, то есть, не с новым, они давно знакомы. Но жена парня стала камнем преткновения. И что-то ещё. Не иначе, высокий нравственный уровень Николая Валерьевича Гунна… или как он подписывает свой псевдоготический бред?
Лиза пристально посмотрела на Асю.
– Слушай, а ты что, давно его знаешь?
– Колю? – Ася пожала не слишком хрупкими плечами. – Ну… лет десять. Мы на одном факультете учились. Только он то и дело брал академки и пропадал из вида. Я почти забыла о его существовании.
Она швырнула пустую бутылку в урну.
– Я о существовании многих людей хотела бы забыть. Но они всё время появляются ниоткуда, да и память у меня хорошая. Вчера опять звонил псих, типа, вы, жиды, меньшинство, вы дохнете, а славяне будут размножаться. А неделю назад мне пригрозили, что «пристрелят, как мразь Старовойтову». Я писала правду о националистах, и в газетах, и в сети. А если про них кто-то пишет правду, они мгновенно зачисляют этого человека в «жидо-фашисты». Уроды. Думают, если муж уехал, то я буду дрожать, как осиновый лист.
– Ты мне ничего об этом не говорила, – ошеломлённо констатировала Лиза.
– Я так похожа на человека, у которого всегда всё в порядке? – улыбнулась Ася. – Это национальное. Либо роль вечной жертвы Холокоста, либо непрозрачная маска удачи. Знаешь, я устала. Я люблю ездить, а не переезжать. Но Миша меня убьёт, если завтра я не буду в Берлине. А, главное, меня постепенно убьёт нехватка денег. Жаль, что Марка нельзя взять с собой. Ты не думай, я им предлагала жить втроём. Но они оба против!
– Заткнись, – тихо попросила Лиза. Не было сил слушать это дальше. Этот светский трёп напоминал средневековую dance macabre 28. Ветер, словно дисциплинированный дворник, сметал листья со скамеек. – Ты такая красивая, когда молчишь. Можно, ты помолчишь, и я постараюсь тебя запомнить, это как отпечаток на фотокамере?