Все изложенное является правдой, произнесенной под присягой женщиной, именующей себя Ла Веккья, которая после прочтения ей изложенного подтвердила, что слова ее были записаны в точности. Рекомая заявила, что ничего не утаила и не измыслила из ненависти или недоброжелательства, но честно выдала всю правду во благо своей души и сохранит ее в строгой тайне.
Записано и засвидетельствовано доктором Аббандонато ди Сан-Челесте, епископом сего трибунала.
IV
В деревне Чинабро в приходе Сангреале, в священном зале трибунала, в пятницу, пятнадцатого дня сего месяца, в праздник Святой Бенедикты, мученицы, вечером, к епископу Аббандонато ди Сан-Челесте по его распоряжению вновь была приведена женщина, именуемая Ла Веккья, и далее в присутствии инквизиторов Унги ди Варано и Сарто ди Серафиоре, а также свидетелей: падре Фелипе, пресвитера церкви оного прихода, падре Леоне, исповедника и духовного наставника Его Сиятельства наместника, а также падре Лапо, проповедника оного наместника, людей благочестивых и сведущих в законах, была расспрошена о том, что еще она знает или о чем догадывается в связи с расследуемым делом.
Ответствую, что не могу сказать, что произошло дальше, обменивались ли они какими-то гнусными знаками, сообщениями или поцелуями. Я даже не помню, чем закончилось представление, но потом мать отвела нас в деревню и дала нам перед сном по кружке козьего молока, вина бедняков, с добавлением целебной травки, что должна была успокоить наш плач, так как растрогало нас печальное состояние существа, бессовестно подсунутого нам в качестве дракона. Объясняю, синьор, что все мы спали в одной постели, но в этом не было никакого распутства, только практичность бедняков, потому что зимой в комнате царил такой холод, что нам приходилось согревать друг друга своими телами; зимой же мать запускала в дом коз, которые, хотя и воняли и пачкали пол, но были теплые и к тому же с безграничным терпением позволяли дергать себя за кудла и подставляли вымя, полное молока. Нам приходилось так делать из-за скупости Одорико, сдававшего нашу комнату для нужд Интестини. Он не мог ослушаться пристава, когда тот приказал ему принять под крышу распутницу и ее приплод, но скупился на всем, забирал дрова и отгонял от колодца, покрикивая, что вода мутнеет и начинает гнить от прикосновения блудницы и ее отродья.
Я поясню, если до сих пор это для вас остается непонятным, что пристав от имени графа Дезидерио заботился о вдовах и сиротах вермилиан, если у кого-то не было родственников, готовых предоставить им кров и содержание. Но вам следует знать, что это было большим позором для всех братьев, родных и двоюродных, поэтому женщинам просветленных крайне редко приходилось просить подаяние. Обычно пристав ограничивался выплатой компенсации, и учтите, что смерть во мраке Интестини имела солидную и немалую стоимость под ясным небом. Потом братья или другие родственники брали опеку над родственницей с щедрым приданым и обычно вскоре находили ей очередного мужа из числа вермилиан или из пастухов, ведь в нашей округе никогда не было недостатка в младших сыновьях, получивших самую малую часть наследства и по этой причине не имевших собственного двора. Богатая вдова была для них лакомым куском, пусть даже и с кучей отпрысков. Но с моей матерью все обстояло по-другому. Она сама работала в Интестини, и потому какой-то особой милостью, а может просто из жалости, пристав обеспечил ей приют, но не в замке, вероятно, опасаясь неприязни и раздора между стражниками.
Как уже было сказано, пристав оплачивал для моей матери одну из комнат на постоялом дворе Одорико, где жили также и старые стражники, не пожелавшие возвращаться в родные края, и где привыкли останавливаться рудных дел мастера, когда приходили к нам, чтобы оценить количество, вес и качество добытого вермилиона. Но этих постояльцев было не так много, и двор Одорико в основном стоял пустым, а сам он зарабатывал так же, как и другие мужчины нашей деревни, если их не принимали в вермилиане и им не надо было спускаться каждое утро во чрево Интестини. Одорико держал стадо овец, пасущихся на общинных лугах, несколько мулов, чтобы возить грузы по горным тропам, и разбросанные по склонам над долиной делянки, дававшие немного ячменя, из которого он потом варил пиво для стражи. Он не брезговал и другим заработком, поэтому, как мне рассказывали, без долгих торгов и проволочек согласился принять под свою крышу блудницу и плод ее греха, то есть меня – а в те времена мои братья еще не появились на свет. Он выделил нам невысокую, вросшую в землю пристройку возле загона для мулов, которых отделили от основного стада в замке, потому что они ходили к Индиче, в поселение нечистых. Впрочем, мою мать тоже считали испорченной. Одорико прятался за углом загона, когда она возвращалась от прокаженных, и начинал голосить, что она тварь окаянная и навлечет на всех заразу. Он дергал ее за платье, требуя, чтобы она обнажилась и показала, нет ли на ее теле признаков проказы, но мать несмотря на свой небольшой рост была сильной женщиной, привыкшей к ежедневному труду. Так они препирались и злословили, пока кто-нибудь из богобоязненных вермилиан, расслаблявшихся под вечер в трактире, не грозил им подать жалобу приставу.