Ответствую далее, что неправда, будто бы нас привела сюда жажда вермилиона[5], ибо – утверждают наши старейшины – поначалу мы и не подозревали о его присутствии, а со временем он стал для нас скорее наказанием, нежели наградой, но именно такой труд и такую дань определил нам граф Бональдо, далекий предок нашего доброго синьора Дезидерио. «Ежели вы гордитесь, что свет горит в вас ярче, чем в любом другом человеческом роде, – сказал он им, когда они впервые предстали перед ним, прося позволить им поселиться на каменистой земле, что была в те времена пустошью и обителью дикого зверя, – я назначу вам дань, скрытую в самых темных глубинах земли; отныне вы будете по моему приказу добывать вермилион; я же, несмотря на мерзость ваших верований и обычаев, окружу вас заботой и буду защищать от других». Согласно легенде, хотя вы предпочитаете стыдливо ее замалчивать, граф Бональдо вырезал на руке эмблему своего рода, а старейшины так же начертали на своих ладонях знак света, и так рукопожатием скрепили они клятву, посыпав раны вермилионом. И хотя общеизвестно, что неочищенная руда является ядом, для них она оказалась кладезем чуда, продлевающим жизнь сверх человеческой меры; и так каждый прожил в добром здравии троекратную человеческую жизнь, и по той же причине графа Бональдо некоторые люди называют сейчас чернокнижником, приравняв его таким образом к тем несчастным, стенающим ныне в ваших подземельях. Так, мой милостивый синьор, был заключен договор, соединивший многие поколения назад род графа Дезидерио с родами просветленных, живущих с той поры в четырех деревнях вокруг горы Интестини.
Я признаю, что моя мать была одной из просветленных, что не должно удивлять вас, синьор, поскольку здешняя округа уже много поколений следует тропой света. Старосты, законники, сборщики податей, смотрители шахт и стражники в одинаковой мере охвачены ересью, а с ними и целые цеха кузнецов, слесарных дел мастеров, механиков и землекопов, вплоть до простых пастухов, слуг, погонщиков мулов и крестьян, что за всю жизнь не откопали ни крупицы вермилиона, но бросают в землю зерно, чтобы оно умерло и дало урожай, а это, как вам хорошо известно, ждет и каждого из нас, хотя бы и после смерти. Все они источают сладкий аромат ереси, но, как вы сами понимаете, до недавнего времени эти земли не подлежали власти трибунала, к которому вы имеете честь относиться, и жили мы по собственным законам. С тех пор же, как не стало графа Дезидерио, много договоров ушло в небытие; братья в сандалиях и жирные монахи вступили в Интестини, на запретную землю четырех деревень просветленных, которая с давних пор притягивала их жадные и тщетные взгляды. Правда, я признаю, что наш бедный падре Фелипе, коль скоро уж он здесь обосновался, как курица на насесте, с самого начала старался не выступать слишком рьяно против своих новообретенных еретических овец, ибо даже к благим целям легче завлекать медом, а не розгами. Потому он терпел визиты в деревню братьев Лордони, известных пьяниц и богохульников, которые каждый год накануне зимы спускались с высоких пастбищ. Он вел с ними дружелюбные беседы у входа в храм, словно заботясь об их душах, хотя на самом деле его больше интересовала их сестра Эракла, торговка овечьими сырами. Вскоре стараниями падре она стала, как говорят, его фокарией – хранительницей домашнего очага, ибо священник, поверьте мне, тоже нуждается в ком-то, кто будет готовить ему еду, рубить дрова, стирать рубашки и греть постель. Добавлю все же, что делать это следует благоразумно и тайно, ибо честь женщины соткана из слов, а достоинство мужчины кроется в его поступках. Добавлю также, что почтенный падре Фелипе понимает это превосходно, потому Эракла, за которой стоят два брата и внушительная фигура настоятеля, остается женщиной, достойной уважения, несмотря на то что добрые десять лет она таскалась по горам, протирая задницей постели на бесчисленных постоялых дворах, в деревенских хижинах, логовах разбойников и пастушьих лачугах, в то время как потаскухой и ведьмой называют меня.
5