– Знаю, знаю, но ничего на этот раз не попишешь. Придется выделить.
– Не могу.
– А я приказываю!
– Дайте официальный приказ: «Несмотря на наличие задолженности, машины Стройтресту выделить».
– Страхуешься?
– Страхуюсь. И кстати: Тракторсбыту машин завтра тоже не даем.
– Это почему?
– Опять не дали загрузить машины в обратный рейс. Прогнали порожняком.
– У них запчасти к тракторам, тут судом пахнет.
– Знаю.
– Знаешь, так смотри. А вот Стройтресту чтоб машины были.
– Если дадите приказ.
– То, что я говорю, и есть приказ.
– Разрешите записать его телефонограммой?
– Никаких телефонограмм! Нечего бюрократизм разводить! Вот мое последнее слово. Чтоб завтра машины Стройтресту были. Всё. Точка.
Канунников бросил трубку. Поляков спокойно положил свою на рычаг.
Предприятие, которое возглавлял Поляков, выросло из маленького гаража Союзтранса, имевшего в 1929 году всего три автобуса, три старых громоздких «лейланда», отслуживших свой век на московских улицах.
За двадцать лет парк загряжской автобазы вырос до ста пятидесяти машин. Пассажирские линии покрыли город и тракты, где до войны можно было видеть многострадальные «лейландовские» кузовы, приспособленные под автобусные стоянки. Они были малонадежным укрытием от дождя и зноя. Зато любая остановившаяся возле них машина служила наглядным свидетельством прогресса автомобильной техники.
Но размещалась автобаза в том же гараже, что и двадцать лет назад. Машины стояли во дворе, а мастерские ютились в тесных, неприспособленных помещениях.
Теперь Поляков ждал звонка технорука Любимова, который поехал в Москву добиваться в министерстве разрешения строить новые ремонтные мастерские.
Поляков надеялся, что строительство разрешат, хотя в полной мере представлял себе трудности: строить придется за счет собственных накоплений, значительная часть времени упущена, и Канунников, конечно, будет мешать.
Снова раздался телефонный звонок. На этот раз Москва. У аппарата Любимов.
– Алло! Любимов! Здравствуй. Как дела?
– Мастерские строить разрешено. Стоимость первой очереди – семьсот тысяч рублей; все освоить в этом году. С проектом ознакомился: проект хороший… В министерстве предупредили: если не освоите, не берите.
– А ты как считаешь – брать?
– Такой случай упускать нельзя.
– А если завалим?
– Не думаю. Коробка простая. Дадут кирпич – в два месяца выгоним.
– Как бы нас с тобой раньше не выгнали.
– Кто-нибудь после нас достроит, зато мастерские будут.
– Это ориентир неважный. Ну ладно! Бери проект и выезжай. Остальное брось. Пошлем Смолкина, он доделает. Послезавтра к вечеру жду.
Как все просто и быстро делается! Уже завтра нужно начинать хлопоты о кирпиче, лесе, камне, стекле, кровле, о рабочих, о деньгах. Мастерские станут реальностью. А он их добивался столько лет!
Глава третья
Управляющий Автотрестом Канунников обычно сидел в своем кабинете до полуночи, пока не расходилось областное начальство, – это давало ему право приходить на работу в полдень.
Кабинет был большой, просторный, оклеен коричневыми обоями, с ковром на полу, шеренгой мягких стульев у одной стены, диваном у другой и двумя низкими тяжелыми креслами у огромного письменного стола. На третьем кресле, еще более массивном, чем остальные, по-хозяйски грузно и основательно сидел сам Канунников. Казалось, и хозяин этого кабинета, и мебель всем своим видом говорили: «А ну, попробуйте сдвиньте нас».
Канунников был директором-профессионалом. Заведование чем-нибудь стало его специальностью. Был он и председателем правления деревообделочной артели, и заместителем председателя райисполкома, заведовал горкомхозом, директорствовал на крахмало-паточном и ликеро-водочном заводах, работал в аппарате облисполкома. В конце концов он, по местному выражению, «присох» в Автотресте.
Он был неглуп, изворотлив, успел кое-чего нахвататься, «хотя и не специалист, но опытный хозяйственник». К тому же он был «свой», «здешний», «на наших глазах вырос». Почему-то все были уверены, что он, Канунников, «дело вытянет».
Руководители, подобные Канунникову, забывают свою первую профессию и не приобретают никакой другой. Их девиз краток: «Начальство должно быть довольно». В случае же «чего-нибудь» начальство должно быть убеждено, что виноваты не они, а кто-то другой. Если же свалить свои ошибки на кого-то другого не удается, они разводят руками, сокрушенно вздыхают: «Конь о четырех ногах, и тот спотыкается». Этот конь хоть и спотыкается, но всегда их вывозит.
Канунников понимал, что, не давая машин Стройтресту и Тракторсбыту, Поляков ставит себя под удар, но закон на его стороне, возить в долг запрещено. Достанется же ему, Канунникову: он ни слова не сказал о задолженности и тем самым ввел всех в заблуждение.
Нужно выкручиваться. Он снова поднял трубку и попросил соединить с управляющим Стройтрестом Грифцовым.
– Грифцов! Здорово, друг! Извини, что беспокою… Ну раз ничего, то ладно. Почему я не сплю? Да вот сижу, все о вчерашнем заседании думаю.
Он сочувственно почмокал губами:
– Вот так и живем. Хорош, хорош, а случись что – все на тебя навалятся. Хотел я сказануть, да зачем масло в огонь подливать? Привык, говоришь? Хе-хе… Это верно, нам не привыкать, за битого двух небитых дают. – Лицо его расплылось в добродушной улыбке, потом вдруг стало озабоченным. – Да, слушай, Грифцов! Ведь ты и меня в дурацкое положение поставил. Ей-богу. Деньги-то ты не платишь. Знаешь, сколько за тобой? Правильно, сто восемнадцать тысяч. Вот и получается: не могу я тебе машин выделить, не имею права. Верно, на облисполкоме я молчал, но сидел как на горячих углях. Думаю: откажусь дать машины – еще больше тебя колотить начнут, соглашусь – меня министерство стукнет за то, что должникам вожу. Думал, думал и решил: о задолженности не говорить, выручить тебя, а потом столковаться с тобой – ты мне немного деньжонок подбросишь, и все будет в порядке. Сегодня я тебя выручил, завтра – ты меня. Денег нет? Надо найти. Ты войди в мое положение: мой главбух в министерство такую петицию накатает… Ничего не можешь поделать… Гм… Тогда извини, машин я тоже не могу дать.
Потом он с сердитым видом, нервно крутя в руке карандаш, слушал длинную тираду Грифцова.
Грифцов уверял, что на расчетном счете денег у него нет. Дней через пять, возможно, он рассчитается. Канунников не даст машин? Об этом следовало заявить на исполкоме.
– В общем, ясно, – перебил его Канунников, – за то, что я тебя выручил, ты меня теперь под монастырь подводишь, спасибо.
Да нет, Грифцов вовсе не хочет подводить его, но денег-то нет. Канунникову следовало сказать на исполкоме о задолженности: семь бед – один ответ. Исполком бы увидел, в каких условиях он, Грифцов, работает.
Но Канунников твердил одно: за доброе отношение ему платят черной неблагодарностью, вместо того чтобы найти выход, его делают козлом отпущения. Он говорил, говорил, пока не вырвал у Грифцова обещания связаться с управляющим банком и сделать все возможное.
Через полчаса Грифцов позвонил. Завтра автобазе переведут семьдесят тысяч в счет задолженности. Он делает это ради их добрых отношений, но наживает новые неприятности: будет грандиозный скандал с поставщиками.
– Ничего, ничего, – в радостном возбуждении успокаивал его Канунников, – все обойдется. Только вот что, скажи своему бухгалтеру, пусть платежное поручение выпишет сейчас, сегодняшним числом. Банк закрыт? Ну и что: выписали, да опоздали в банк. Зачем мне это нужно? На случай ревизии: знал, мол, что вы уже выписали поручение, и дал машины. Ну, спасибо, бывай, спи.
Он положил трубку и с удовлетворением потер руки: «Ну, Поляков, узнаешь теперь, как не выполнять моих приказаний».