Но знаю, что, даже сделавшись им, я
В своей же самке
Вызвал бы отвращение…
Нет: только увидеть свое имя
В траурной рамке
Газетного объявления!
Аверченко печатал эти в меру эротические и в меру «философские» стихотворные произведения - ибо чего только не нужно было большому сатирическому журналу?
Нужен был и такой «товар».
И опять смерть…
Года три назад умер человек, имя которого тесно связано с понятием «сатириконец».
Исидор Гуревич.
Это имя не очень прогремело как имя писателя-юмориста, хотя и очень часто появлялось на страницах «Нового Сатирикона», но без него комплекты журнала представить себе даже нельзя.
Его коротенькие рассказы очень часто появлялись на страницах «Нового Сатирикона» и, собранные, вышли также и большой книгой «Бархатные когти».
Исидор Яковлевич Гуревич был на редкость чистым и честным человеком, с большим чувством достоинства и подлинной деликатностью.
Писал он рассказы какого-то особого типа. Они были явно неострые, плосковатые, нетонкие, и в то же время веяло от них чем-то чистым.
Есть такие люди: они острят неважно, но их слушаешь и улыбаешься сочувственно, а иногда смеешься от всей души, более охотно, чем когда слушаешь присяжного остроумца.
Таков был юмор Гуревича.
Он и в жизни был такой. Встретит, остановит и начнет что-то рассказывать, - уже как будто и слышанное, во всяком случае, не новое. Рассказывает с увлечением и сам смеется - большим ртом на некрасивом, худом и, все же чем-то приятном лице, и слушаешь его, поневоле, и сам начинаешь смеяться - весело и непринужденно.
Был у него брат. Не писатель - какой-то коммерческий служащий, но зажиточный, любивший литературу и писателей. Как-то он устроил у себя званый вечер и - то ли ему подсказал Исидор Яковлевич, то ли он сам захотел видеть у себя «сатириконцев», - но он послал приглашения…
Пришли только молодые сотрудники «Нового Сатирикона» - М. Пустынин, Евг. Венский и еще другие, привыкшие проводить вечера не на церемонно-званных вечерах, а в кафе и дешевых ресторанчиках…
В разгар ужина один из нас под влиянием водки вообще забыл, где он находится, и, громко рассуждая о чем-то, выразительно показал домашней работнице два пальца и громко, через весь стол, приказал:
- Два раза кофе по-венски…
Братья жутко переглянулись. Никогда не забуду бледного и милого лица Исидора Яковлевича…
С его обликом никак не вязалось неисправимо-ресторанное поведение нашего товарища…
Я упомянул Михаила Яковлевича Пустынина, здравствующего и работающего.
В годы, когда я работал в «Новом Сатириконе», он тоже работал много.
Он помещал в «Новом Сатириконе» стихи, басни, шутки, пародии.
Они были уже тогда зрелы, как его творчество теперь, шутки, эпиграммы, пародии и прочее были исполнены, как и теперь, мягкого юмора, какого-то особого беззлобного пустынинского типа.
Тогда казалось, что Пустынин разойдется, осмелеет, озлится, но прошло двадцать пять лет, и Пустынин остался таким же органически мягким, беззлобным сатириком-юмористом, который вовсе не хочет поразить объект своей насмешки насмерть, а хочет посмеяться над его слабыми сторонами без наступления, издевательства и сатирического улюлюканья…
Перечитываю список сотрудников.
Кого я забыл? Кого не упомянул?
К. Антипов. Писал под псевдонимом «Красный». Стишки как стишки.
По слухам, умер. В 1917 году, сейчас же после февральской революции, оказался вдруг… начальником какой-то петроградской тюрьмы или заместителем начальника.
Мы все бросились к нему, чтобы он помог нам видеть арестованных царских министров.
Он помог. Через кого-то нам сообщили, что арестованные министры содержатся еще в здании Государственной Думы, в Таврическом дворце.
Мы, несколько человек, поехали, нас пропустили, и мы видели арестованных министров. Они сидели у высоких окон, огороженные стульями, и их охраняли матросы.
Георгий Александрович Ландау.
Писал рассказы. В настоящее время живет в Москве. Работает в качестве инженера.
Потемкин Петр Петрович («П. П. П.»). Поэт. В одной из французских газет я прочел заметку, что он умер в Париже. Писал в «Новом Сатириконе» не очень часто, большей частью - грустные стихи.
Мне запомнилось четверостишие:
Все проходит мимо, мимо
Все у смерти на причале.
Хрупки звуки этой песни,
Как стекло в моем бокале.
Александр Рославлев. Поэт. Колоссального роста человек. Казалось, этот будет жить вечно. Но я поразился, когда встретил его в Москве, в 1919 году. Над его ростом, толщиной и огромным животом обычно шутили. На него беспрерывно рисовали шаржи.
Он говорил:
- Я в литературу животом пройду.
И вдруг - в 1920 году - умер.
В «Новом Сатириконе» печатал стихи.
Печатал иногда в «Новом Сатириконе» стихи - тоже скончавшийся (в 1938 году) - Осип Мандельштам.
Иногда присылал стихи из Николаева Владимир Винкерт.
Это был фанатик своего рода. У отца его была гостиница. В одном из номеров, чуть ли не до потолка заваленном газетами, журналами и книгами, жил поэт и с необычной энергией работал над своими стихами. Работал фантастически-страстно.
Вот образец его стихов:
Вечер. Двое. Подворотня.
У нее на щечках пудра.
У него в кармане сотня.
Ряд пустых бутылок. Утро.
У него на роже пудра.
У нее в кармане сотня.
Были у него стихи и посложнее, и глубже.
Был он чрезвычайно любезным и приятным человеком. Где он сейчас - мне неизвестно.
Печатался иногда в «Новом Сатириконе» и С. Городецкий («Сатир»).
Редактор и основатель «Нового Сатирикона», а также главный и основной его сотрудник, Аверченко, эмигрировал.
Давно смеются над некоторыми незадачливыми музейными гидами за то, что взлеты и падения - иногда даже отдельных художников - они объясняли экономическими и финансовыми сдвигами в стране. «Рост промышленного капитала… - вещали они, - отразился на творчестве такого-то художника» и т. д.
Над этим справедливо посмеялись, и подобная «социология», кажется, прекратилась.
По отношению же к Аверченко хочется сказать именно этими упрощенными выражениями, что его, выходца из бедной семьи, простого хорошего парня, погубил именно этот «рост промышленного капитала», погубил его собственный, им нажитый капитал, развивший в нем типичные черты буржуазного выскочки, но это не смогло, однако, сразу и даже в течение продолжительного времени заглушить то хорошее, чуткое, человеческое, что было у Аверченко от природы, от народа, из которого он вышел.
Все же буржуазные навыки и свойства постепенно развивались в нем. Среда буржуазных и «великосветских» прихвостней постепенно его засасывала и привела к полному буржуазному окостенению.
Великая Октябрьская революция дифференцировала общественное сознание, и Аверченко, к сожалению, полностью определился как враг социалистической родины и ее народа.
В 1921 году в «Правде» появилась статья В. И. Ленина, озаглавленная «Талантливая книжка».
В ней идет речь о книжке Аверченко, изданной в эмиграции.
В этой книжке были собраны эмигрантские писания Аверченко.
Нечего говорить, что блестящий разбор Владимиром Ильичем эмигрантских контрреволюционных рассказов Аверченко до конца показал классовое лицо разъяренного буржуа. Те черты, которые постепенно росли в Аверченко, находя сначала «невинное» выражение в буржуазном сибаритстве и снобизме, затем, после 1917 года, в контрреволюционных настроениях еще обывательского типа - развились и образовали законченный лик классового врага.
В. И. Ленин нашел, что многое в книжке изображено талантливо, предложил переиздать книжку, и закончил свою статью так: «Талант надо поощрять».
Несомненно, будущий историк, исходя из блестящей статьи В. И. Ленина, сумеет - на основании всех книг Аверченко - подробно определить: что в нем было от классового врага и эмигранта и что - в период его работы на родине - от человечности и человечно-направленного таланта, который был для него характерен в течение ряда лет.