Быть может, он слишком сильно хотел быть один - и вот остался, наконец. Но, быть может, и нет.
Ни в чем не уверенный, я снова радостно пьянел, потому что иные состояния уже давно не были мне достаточными для простого человеческого отдохновенья, - но вот он, сидевший напротив меня, казалось, был способен бесконечно терпеть мир, видя его трезвыми очами.
А я любил мир - пьяными.
В углу кафе загорелся синий экран, и вскоре там ожили тени, выкрикивающие цепкие, как семена дурных растений, слова.
- Миша, - снова не сдержался я, - а ты не хочешь снова стать… как они?
Он чуть повернул голову, заглядывая в экран, и тут же насмешливо воззрился на меня.
- Как они, я уже умею. Это просто.
Я помолчал, пережевывая сказанное, и не поверил.
Мы вышли на улицу, оба без шапок, шагнули в потемневшую улицу, едва не потерявшись сразу средь прохожих. Перешли дорогу, глубоко вбирая в себя воздух, немного растерявшиеся от его обилия после прокуренного, многочасового сумрака.
Шел легкий снежок, чистыми линиями, почти горизонтальными.
На ступенях возле магазина сидел мальчик, совсем почти еще малыш, на корточках. Его раздраженно обходили, постоянно задевая, взрослые люди.
- Эй, парень, - спросил я, присаживаясь рядом, - ты чего тут копошишь?
Он поднял на меня серьезные глаза, сухие и чистые.
- Снег собираю.
В руке у него действительно был бумажный кулек, и он ссыпал туда что-то.
- Какой… снег? Зачем?
- Как зачем? - удивился мальчик. - Для праздника.
- Но он же растает, парень! - сказал я растерянно.
- Не растает, - ответили мне твердо.
Звезда рок-н-ролла стоял над нами, высокий и строгий.
- Это искусственный снег, - объяснил он мне, подумав. - Сейчас такой продают.
- Ты его рассыпал, да? - быстро спросил я, обращаясь к ребенку.
Тот молча кивнул головой, черпая ладонью маленькие пригоршни снега, где быстро оттаивал снег настоящий и оставались колючие пластмассовые крупинки.
- Ты пойдешь дальше? - спросил Михаил.
- Не… здесь буду… парню вот помогу… - ответил я и зачерпнул снега.
Я только сейчас понял, что наступила зима, и мне еще предстояло уловить ее главную мелодию, которая не отпустит, ни за что не отпустит, пока не иссякнет.
Дмитрий Быков
Love Story
С Ней и без Нее
Недавно Максим Курочкин написал пьесу «Водка, Е… я, Телевизор» - о том, как герой, едва ему исполняется тридцать, перестает выдерживать общество всех троих и вынужден отказаться от кого-то одного. Напрашивающийся ответ - Телевизор, но он, как выясняется, требует от потребителя наименьших усилий. Дальше, казалось бы, настает очередь Водки, - но в смысле трансформации реальности она гораздо эффективней телевизора. Настает очередь Е… и, и от нее, оказывается, не так трудно отказаться, поскольку удовольствие кратковременное, а проблем не оберешься, но она, в отличие от Водки и Телевизора, позволяет хоть иногда почувствовать себя человеком. В конце концов, герой отчаивается выбрать и решает, что пусть он лучше сдохнет, но продолжит двигаться по жизни в обществе всех троих.
Что касается меня, то телевизор меня никогда особенно не волновал, а е… я доставляла в основном приятные эмоции - возможно, потому, что я никогда не занимался этим для самоутверждения. А вот с третьей сущностью был настоящий любовный роман, тяжелый, многолетний, куда более бурный, чем с женщинами или идеями. Мы были вместе больше двадцати лет - реально долго, ни с одной женщиной не выдерживали столько. В конце концов я Ее бросил. Или Она меня - это уж как посмотреть.
Началось у нас, как тогда полагалось, в шестнадцать лет: это сегодня молодежь совокупляется с Нею по подъездам в двенадцатилетнем возрасте, а я до шестнадцати ни-ни. Была свадьба подруги - я ходил в одно московское литобъединение, и там молодая поэтесса выскочила замуж. Отмечалось событие в кафе, называвшемся, что ли, «Дельфин», мокрым февральским вечером накануне весны, да и во всем, в силу еще тинейджерского моего возраста, чувствовалась какая-то наканунность. Разумеется, как тогда велось на всех свадьбах, питье было обставлено сложными ритуалами - было много бутылок вина, из них одна с надорванной этикеткой, и под этой надорванной этикеткой таилась, значит, Она, родимая. Дело в том, что заказывать Ее в кафе было дорого, поэтому приносили свою. Это было запрещено, конечно. Поэтому прибегали к такому вот нехитрому способу, и официанты, конечно, обо всем догадывались, но терпели.