Понятия не имею, откуда она взяла, что я люблю рататуй. Кто его вообще любит? Лично я таких людей не знаю.
— Отлично, я принесу чего-нибудь выпить. Что там у вас на «Плазме» новенького?
— Хьюго укатил в Штаты, втюхивает американцам «Тайны ракообразных». Представляешь, они оказались гораздо более разумными, чем можно было себе представить! Ракообразные, а не американцы. Джулия рассказывала мне лично, что у нее есть потрясающий материал, где омары играют музыку. (Интонация вверх, словно спрашивает.) На специальной подводной клавиатуре. (Снова вверх.)
— «Тайные страсти омаров». Такое название лучше, как думаешь?
— Майкл, ты представить себе не можешь. Я прождала все утро, а этот водопроводчик так и не появился. Опять.
Могу себе представить. Когда мы закончили разговор, я нацарапал еще одну бумажку и подвесил ее к Великому Колесу Телевидения. «Шоу про музыкальных животных „Голоса наших любимцев“».
Сквозь стеклянную перегородку через все пространство офиса мне видно, что Ясмин оживилась. Она смеется с широко открытым ртом, запускает пальцы в волосы, откидывает голову, глаза ее искрятся весельем. В поле зрения какая-то мягкая розовая ткань, много ткани. Неясно вырисовываясь над ней, присев на угол ее рабочего стола, живописно расположился безмятежный блондин; это Клайв Уилсон — тот, на кого направлены мои тайные мечты о мести.
Он подносит горящую зажигалку к ее сигарете, и сердце мое переполняет жгучая ненависть.
4
Говорят, если хочешь как следует отомстить врагу, — живи в достатке. Или еще: враг — это блюдо, которое подают холодным. Все они холодны как лед, все чересчур умны. А моя формальная позиция по отношению к Клайву — высокое и равнодушное презрение. Я выше всего этого. Он победил, я проиграл, ну и что. Такие вот дела.
В действительности дело обстоит несколько иначе: сцены мщения, которые посещают мою бедную голову, столь живописны, столь ярки, что я порой задаю себе вопрос, не галлюцинации ли это, и меня не покидает мысль, что даже думать об этом противозаконно. Вот как, например, я это вижу: он лежит на ковре, тело его дергается в конвульсиях, даже не дергается, а подпрыгивает, пока я всаживаю в него пулю за пулей из своего Калашникова и с наслаждением слушаю, как смачно они шмякаются в его мясо. Шмяк, шмяк, шмяк. Я уложил его на пол единственным выстрелом в ногу, обязательно не смертельным выстрелом — это непременное условие, а теперь с расстановкой, не торопясь обрабатываю его тело: пах — шмяк, пах — шмяк, пах — шмяк; он жалобно хнычет, а я цитирую ему в назидание старинное японское стихотворение про улитку.
Или вариант:
Медленно, тихо, не торопясь — именно так это и нужно делать.
Подобная игра воображения — вполне нормальная вещь, говорю я себе, когда с последним выстрелом, сопровождаемым все тем же мясистым шмяком всаженной пули, его череп разлетается на куски и кровавая баня на этом заканчивается. Фантазии полезны для здоровья — эх, еще одну, в глаз, на всякий случай, для надежности — пах — шмяк — и, возможно, даже необходимы, раз ты способен отличить их от действительности. Но, по правде говоря, единственное, что я мог делать в пику Клайву — если, конечно, не придумать какую-нибудь на самом деле блестящую интригу, — так это потихоньку, незаметно и хитро копать под него, используя любую подвернувшуюся возможность. Тут главное — действовать незаметно и хитро, потому что у нас чуть ли не каждая собака знает, почему я на него обижаюсь, почему я им недоволен — если, конечно, можно обижаться на человека, который приходит к тебе в гости на день рождения, приносит бутылку дешевого красного вина, а потом уходит и уводит с собой твою подружку. Какие уж тут обиды, тут надо как минимум сразу по морде.
Или тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та из автомата.
Я, конечно, понимаю, она предупредила заранее, что не останется, потому что ей рано вставать и мчаться в аэропорт — она куда-то там улетала. Я понимаю, что рядом больше никого, кто бы мог ее подкинуть до дому, не оказалось. Но ведь весь вечер они оба только тем и занимались, что обхаживали друг друга. И возле камина, и на ручке кушетки, а потом возле книжных полок она выделывала перед ним (если не сказать, для него) своими глазами и бедрами такие странные штуки, что он ей в ответ только подмаргивал, причем просто внаглую, а сам при этом делал вид, что это он понарошку, что это он просто так, словно этакий капитан дерьмовой крикетной команды — морда ящиком. Даже Маус заметил.