Мы с энтузиазмом берем по «Моне Лизе». Официантка едва успевает менять нам пепельницу. А потом, наверное, потому, что мне отчаянно хочется дотронуться до нее — и это несмотря на то, что мы просто коллеги, мы просто сидим и выпиваем тут вдвоем после тяжелого трудового дня, — я набираюсь наглости и предлагаю ей показать фокус с пеплом.
— Хочешь, покажу хороший фокус? — спрашиваю я.
— Конечно, — улыбается она.
Глаза расширяются. Глядят на меня не отрываясь. А в них уже пляшут черти. Или еще не пляшут?
— Клади руки сюда, вот так, — говорю я, показывая ей, как надо класть: ладони книзу, пальцы слегка расставлены, как у пианиста, будто я собрался наяривать на столе Второй концерт Рахманинова.
Она храбро кладет. И я беру ее на удивление прохладные руки и подвигаю их ближе к себе. Она не сопротивляется. Выдерживает мой взгляд.
— Сожми руки в кулак, — говорю я ей и сам делаю то же самое.
Она повинуется. Костяшки пальцев белеют. На правой руке у нее кольцо — единственное украшение. На нем сердечко, вставленное в кусочек прозрачной пластмассы с надписью: «Страсть».
Лизнув свой указательный палец, я осторожно окунаю его в пепельницу. К пальцу прилипает серый комок пепла. По лицу Ясмин пробегает тень тревоги.
— Ничего страшного, — заверяю я ее. — Будет не очень противно. Держи кулаки сжатыми.
Легким прикосновением я оставляю маленькое пятнышко пепла на тыльной стороне ее левой ладони. Пятнышко выглядит почти неприлично. Как собачье дерьмо в китайской вазе эпохи Минь.
Я беру из своего стакана с коктейлем пластмассовую палочку, на которую насажена оливка, и, как заправский волшебник, делаю магические пассы над ее кулачками. Она смеется. Кунштюк ей очень нравится.
Теперь делай так, говорю я ей, показывая, как нужно провести правый кулак над левым. А теперь вот так. Левый над правым.
Я наклоняюсь вперед и сдуваю пепел с ее руки, стряхиваю, что осталось, снова касаясь ее пальцами.
— Разожми этот кулак и посмотри, что внутри, — говорю я ей.
Она смотрит. Ничего. Там пусто.
Черт. Фокус не удался. Я делаю вид, что сильно озадачен. Ясмин слегка разочарована. Но нет, подожди-ка… А в этой руке? Ну-ка загляни…
Внутри — внутри — ее сжатого правого кулачка, развернувшегося в изящную, тонкую, молодую ладонь, — она не верит собственным глазам — нетронутое пятнышко табачного пепла. У нее просто челюсть отвисла от изумления. А веки открылись так широко, что еще немного, и глаза выпадут. Она потеряла дар речи.
— Ничего фокус, да? — скромно говорю я, потягивая свой коктейль.
На самом деле я ведь знаю, что этот фокус поразительно прост. Он почти всегда получается, и, как правило, люди не способны заметить, как это происходит на самом деле. Я говорю как правило, потому что вижу, что на моих глазах лицо Ясмин проясняется. Боже мой, она все поняла, она меня раскусила, даже после трех коктейлей!
— Ты подложил пепел, когда подтягивал мои руки к себе.
Я улыбаюсь, что мне еще остается делать. Надеюсь, улыбка моя вполне невинна.
— Майкл, это так, черт возьми… хитро. Мне понравилось.
Она наклоняет голову в сторону. Сдвигает брови.
— Ну а как называется коктейль, который идет за «Моной Лизой»?
8
Коктейль, который идет за «Моной Лизой», следует называть «Мастер Дзен». Потому что после четвертой порции ты приподнимаешься над обыденностью и приходишь в состояние такой просветленности, которой лишь немногие мистики и йоги достигают к концу своей жизни. Весь мир сворачивается в один-единственный предмет, одну-единственную мысль, в мантру.
И эта мантра заключена в одном-единственном местоимении: она.
Или, если хотите, Она.
Мы сидим в этом ресторане, как его, «Кенсингтон-плейс». Что-то поели, не могу сказать точно, что именно, — но кальмары точно были, — зато уверенно могу сказать, что бутылку чилийского мерло уже приговорили, а теперь приговариваем вторую. Последние приблизительно десять минут она о чем-то болтает, но я, увы, слушаю невнимательно. Я гляжу в ее глаза, гляжу на ее волосы, губы, зубы, ее язык и чувствую, что совсем пропал. А этот голос, эта вибрация воздуха, облагороженная дыханием «Кэмела», Божественного Верблюда, исходящая из ее рта, больше не кажется мне отдельными словами, у каждого из которых свой смысл, — это просто шум. Звуковые волны. Рябь на воде. Абстрактная звуковая скульптура. Так бывает, когда восхищаешься не строением фразы, а цветом десен, из-за которых она вылетает.