— Сынок, милый сынок, не гляди в синь озерную, она тебя околдует и на дно утащит!
То ли во сне, то ли наяву опустил я глаза в синие озерные глубины. Не знаю. Я обернулся. Вокруг никого не было. Посмотрел в сторону монастыря. Павлин широко раскрыл свой хвост, казалось, что над его гордо поднятой головой висела радуга.
Я повернулся к Озеру.
Почувствовал себя еще более одиноким в синем бескрайнем просторе.
Прошли годы после того, как Мама перестала мне сниться.
А сейчас она была здесь. Настоящая, реальнее, чем когда-либо.
На ночь я остался в монастыре. В надежде, что кто-то из родных явится мне во сне. Но я не сомкнул глаз…
На рассвете я отправился к македонско-албанской границе, которая находилась совсем рядом. Пограничный пост — всего в нескольких сотнях метров отсюда. В родной стране Албании я не был с судьбоносного 1979 года, когда только здесь, единственном месте на свете, торжественно отмечалось столетие со дня рождения Сталина. Теперь на родную землю я собирался ступить, миновав обустроенный пограничный пост недалеко от монастыря, с современными строениями для работников, возвышавшимися по обе стороны границы между двумя соседними государствами, надежду на сближение которых наконец-то принесло новое время.
В 1997 году по родной Албании будто пронесся новый ураган. После недавнего падения сталинистской диктатуры и стремления на одном дыхании поймать ритм нового времени, после открытия закрытой в течение полувека страны — история здесь развивалась ускоренно. Людьми овладела одна мысль — уехать из родной страны любой ценой. Они штурмовали корабли на причалах, чтобы пересечь море и добраться до Западной Европы, а оттуда продолжить путь дальше, через океан. Переходили границу по высоким горам, бежали днем и ночью, из последних сил, в надежде на лучшее. Бежали, только чтобы убежать, от своих, от себя, бежали без оглядки, все равно куда, только бы оставить родную землю…
О, ужас, проклятие! Я, похоже, был тогда единственным, кто возвращался на родину, чтобы увидеть, что произошло за время свободы и демократии с оставшимися там членами нашей большой семьи. Видно, я, как и Отец когда-то, унаследовал судьбу идти против течения. Выглядело парадоксально: все бежали, а я возвращался!
Из ближайших родственников Отца в живых осталась только его младшая сестра, на тот момент ей было далеко за девяносто. Вся в черном, лицо грубое, только глаза лучатся свойственной ей энергией и добротой, той тихой силой, которая помогла выстоять в условиях долгого балканского лихолетья. Вокруг нее собралась вся семья: сыновья и их жены, дочери и зятья, внуки. Все уже определили себе направление, куда ехать: кто-то собрался в Австралию или Новую Зеландию, более храбрые — в Америку…
Разве не эти направления были теми, которые привлекали и Отца, когда он с семьей переходил границу? Как мало различий в желаниях людей по обе ее стороны!
Сестра Отца бодро, несмотря на несколько перенесенных ею сердечных приступов, встретила меня на пороге дома. Сквозь слезы заговорила первой:
— Я ожидала, что ты приедешь. Сегодня ночью видела тебя во сне. Склоненным над глубокими водами. Говорила тебе: не гляди в синь озерную, околдует она тебя и на дно утащит…
У меня мурашки пошли по телу. Я не мог прийти в себя, когда с такими словами, вся в слезах, обнимала меня папина сестра. Покойную Маму и живую сестру Отца соединили сны в моем сне?
Как после этого не верить судьбе?!
Разделяются или же наоборот сливаются в одно сны людей, разделенных обычной пограничной линией, придуманной, прочерченной в другое время? Тетя почувствовала мое волнение. Постаралась сама успокоиться. Последние крупные слезы скатились по ее лицу. Она была такой же, какой приезжала к нам; ей доводилось пересекать границу, только чтобы присутствовать на похоронах кого-нибудь из членов семьи. Нужно было иметь сильную душу, чтобы пережить те страшные испытания, а ведь сердце у нее давно болело. Бог даст, выдержит она, выдержит сердце до отъезда из страны последнего внука. Ее сердце. Потом будет она куковать одна, до конца, у Озера, взывать душой к родным, уехавшим из родового гнезда. А для них она превратится в живой источник силы и луч надежды…
Мне было трудно произносить правильные слова. Меня посадили на миндер, низкую лавку вдоль стены, куда по традиции принято сажать почетных гостей. Ко мне подходили люди, которых я никогда не видел, но которые были мне близкими и родными. Родственники из далекой Австралии, Америки и еще более далекой Новой Зеландии глядели на меня с многочисленных фотографий, развешанных по стенам, словно бабочки, булавкой приколотые туда навечно. Память об утраченных иллюзиях…