«Вот уж и вправду психичка», — подумал он, немного отстраняясь.
— Ты меня не помнишь, верно? — Она спокойно улыбалась, видя его недоумение. — В какой детский сад ты ходил в детстве?
— Детский сад? В Витории? На бульваре Сенда, там, где поезд во дворе и… — Он прервался, что-то припоминая.
— Ты все еще меня не узнаешь? Мы знаем друг друга с детства; в детском саду мы были неразлучны. Я — Ана Белен Лианьо, хотя свои рисунки подписываю как Аннабель Ли в честь героини стихотворения Эдгара Аллана По. Ты наверняка его знаешь.
Не то чтобы Унаи читал Эдгара По больше того минимума, который им задавали на уроках литературы, но все слышали по «Радио Футуро» песню, которую часто крутили в барах Куэсты. Она была о подростках — женихе и невесте; невеста умерла, и благородные родственники забрали ее тело, чтобы похоронить в гробнице на кладбище возле бушующего моря.
— Ана Белен? — пробормотал Унаи, пытаясь вспомнить те туманные годы. — Я думаю, да… Кажется, я помню это имя. И что… что тогда случилось?
— Мы были женихом и невестой, влюбленными детьми. Все было так, как в том стихотворении: наша любовь была настолько сильна, что даже ангелы небесные нам завидовали.
Унаи все отчетливее вспоминал ту девочку, свою подружку, с которой держался за руки, а она чмокала его в нос липким поцелуем.
— Я нарисовала тебя тогда, в садике. Благодаря тебе я стала тем, кто я сейчас.
«Точно: рисунок. Вспоминай, что это был за рисунок…» — думал Унаи.
Она рассуждала как сумасшедшая, — и все-таки была притягательна, словно маяк, от которого невозможно отвести взгляд.
— Жизнь снова свела нас вместе, — решительно заключила Аннабель Ли, пожимая ему руку.
Не то чтобы Унаи не хотелось чувствовать рядом ее руку, губы и все такое, но она застала его врасплох, и он отшатнулся, как будто его ударило током. Его реакция ей не понравилась, очень не понравилась.
— Что, между нами что-то изменилось?
— Э-э… Ана Белен…
— Аннабель Ли, — поправила она. — Я — Аннабель Ли.
— Аннабель Ли, с точки зрения здравого смысла я только что с тобой познакомился; не то чтобы ты мне не нравилась, конечно же, это не так, — забормотал он — и даже вспотел, не в силах поверить, что произнес эту фразу; ему показалось, что мозг его будто бы стал прозрачен.
— Значит, я ошибалась все эти долгие одиннадцать лет, — сказала Аннабель так, словно ей уже исполнилось сто, и одиннадцать лет — семьдесят процентов их жизни — означали для нее меньше, чем дуновение ветра.
Она была странной девушкой, слишком много воображения для практического ума Унаи. И все же невозможно было перестать от нее зависеть.
— Хота, ты нравишься Хоте, — без раздумий выпалил Унаи, вскакивая с матраса, полного искушений. — А Хота — мой лучший друг, к тому же у него отец умирает от рака. У него и так крыша поехала на Сан-Пруденсио, когда он ввязался в драку, и его убили бы, если б Лучо, Асьер и я не прибежали на помощь; но с тех пор он бухает по пятницам, что очень нас просто бесит. Плохи его дела, совсем плохи. И отец у него был, то есть он и сейчас такой же, — поправил себя Унаи, — в общем, отец очень строгий, а мать ничего об этом не знает, но мы прикрыли его как могли и записались все вместе в эту кантабрийскую деревню, чтобы вчетвером как-то его контролировать и чтобы он немного передохнул от своих больниц, а ты ему понравилась сразу, как только он увидел тебя в поезде, и я не могу его обойти, понимаешь?
Унаи тут же пожалел об этом. Какой промах, какой недостаток лояльности и осмотрительности по отношению к лучшему другу!.. Полное дерьмо, короче. Как будто мало было Хоте всего того, что с ним случилось. Он тоже все это пережил, но его спас дед. А у Хоты нет такого деда, как у Унаи. У него есть дядя, который прессует его за оценки, и мать, которая, как он уже говорил, ничего не понимает.
— Так значит, Хота, — ответила Аннабель, поразмыслив. — Ладно, Унаи. Я понимаю.
— Хм … правда?
— Да, я понимаю. Я ждала одиннадцать лет, но я не спешу, у меня есть комиксы. Иди спокойно вниз; они разозлятся, если ты не придешь.
Унаи в три прыжка спустился по скрипучей деревянной лестнице и присоединился к своей тусовке, которая уже вовсю поедала картофельный омлет, устроившись за длинной деревянной доской, выступавшей в роли стола.
— Хота, пойдем-ка на улицу, вынесем мусор, — попросил Сауль, когда они закончили уборку.
Подхватив мешки, Хота последовал за ним к контейнерам, стоящим за пределами сада, окружавшего дом.
Они молча брели среди деревьев, ночь была теплой, Сауль провожал его к выходу.