Военная база, установленная Риггсом и его отрядом и дававшая пристанище биологической экспериментальной станции, располагалась в самой южной из трех лагун под прикрытием целого ряда самых высоких сооружений города — тридцатиэтажных зданий, в которых некогда размещался финансовый сектор деловой части.
Пока они пересекали лагуну, на ее ближней к солнцу стороне, почти скрытый отраженным светом, виднелся выкрашенный в желтую полоску цилиндр плавучей базы; вращающиеся лопасти вертолета на крыше цилиндра вонзали в воду сверкающие копья. В двухстах метрах дальше по берегу располагался меньший по размеру и выкрашенный в белое корпус биологической экспериментальной станции, пришвартованной к широкому горбатому зданию, что прежде служило концертным залом.
Керанс глазел на прямоугольные утесы, где сохранилось достаточно целых окон, чтобы напомнить ему репродукции озаренных солнцем променадов в Ницце, Рио и Майами, которые он еще ребенком разглядывал в энциклопедиях в Кемп-Берде. Курьезно, однако, что, несмотря на сильнейшую магию мира лагун и затонувших городов, Керанс никогда не испытывал никакого интереса к его содержимому, никогда не трудился выяснять, в каком именно городе они расположились.
А вот доктор Бодкин, на двадцать пять лет его старше, еще успел в нескольких из них пожить — как в Европе, так и в Америке — и проводил большую часть свободного времени, плавая на плоскодонке по более отдаленным водным путям, выискивая бывшие музеи и библиотеки. Пусть даже там и не содержалось ничего, кроме его воспоминаний.
Пожалуй, именно отсутствие личных воспоминаний делало Керанса столь безразличным к эффектному зрелищу утопающих цивилизаций. Он и родился, и вырос в пределах того, что прежде было Северным полярным кругом — где ныне располагалась субтропическая зона со среднегодовой температурой в тридцать градусов, — и перебрался на юг, только присоединившись к одной из экологических групп уже на четвертом своем десятке. Обширные болота и джунгли представляли собой сказочную лабораторию, а затопленные города — не более чем удобные пьедесталы.
Не считая немногих стариков вроде Бодкина, никто уже не помнил жизни в городах. Да и во времена детства Бодкина города уже были осажденными цитаделями, окруженными колоссальными дамбами и раздробленными паникой и отчаянием — Венециями, не желающими своего бракосочетания с морем. Их красота и очарование заключались именно в их пустоте — в странном соединении двух природных крайностей, как у отвергнутой короны, заросшей дикими орхидеями.
Последовательность глобальных геофизических сдвигов, что преобразила климат Земли, первое свое воздействие оказала лет за шестьдесят-семьдесят до текущих событий. Длившаяся несколько лет серия продолжительных и неистовых солнечных бурь, вызванная внезапной нестабильностью на Солнце, увеличила пояса ван Аллена и ослабила гравитационное удерживание Землей внешних слоев ионосферы. Когда эти слои исчезли в космосе, обескровливая земной барьер против более полного воздействия солнечного излучения, температура начала неуклонно расти, а нагретая атмосфера уходила в ионосферу, где завершался цикл.
По всему миру средние температуры каждый год поднимались на градус-другой. Большинство тропических зон стремительно становились необитаемыми, а все их население мигрировало на север или юг, спасаясь от температур в пятьдесят пять-шестьдесят градусов. Умеренные ранее пояса стали тропическими, Европа и Северная Америка изнемогали под постоянным натиском тепловых волн, теперь температура здесь редко опускалась ниже сорока градусов. Под руководством ООН началась колонизация антарктического плато, а также северных рубежей канадского и русского континентов.
В течение этого первоначального периода происходило постепенное приспособление жизни к требованиям изменившегося климата. Снижение достигнутого ранее ритма было неизбежно, и находилось очень мало свободной энергии для отпора наступающим джунглям экваториального региона. Более высокие уровни радиоактивности не только ускорили рост всех растительных форм, но и увеличили темпы мутаций. Появились первые аномальные ботанические формы, напоминавшие гигантские древовидные папоротники каменноугольного периода, произошел также радикальный подъем всех низших растительных и животных форм.