Наши взгляды встречаются, а затем Ник рывком срывает то, что раньше было моей курткой с майкой, и привлекает к себе. Я в последний раз хватаю ртом воздух, чтобы тут же забыть о необходимости дышать. Он проникает в меня, словно яд, проносится по сосудам серебристой молнией, подчиняя и возвышая, помогая вспомнить ни с чем не сравнимое ощущение единения со чтецом. Ощущение, когда по венам течет Никель.
12. Признание
Искусственный рассвет, проецируемый на окна каюты, разгоняет извечный мрак морских глубин. Красочная и оптимистичная картинка по ту сторону укрепленного стекла просто ложь и пыль в глаза — как и все остальное, с чем мне пришлось столкнуться в последнее время. Солнечные лучи щекочут лицо, вынуждая проснуться или отвернуться, спрятав голову под подушкой. Не хочется ни того и ни другого. Только и остается, что лежать, чувствуя, как солнце, словно фокусник из легендарного номера с девушкой в ящике, отпиливает от меня маленькие кусочки.
Никель ушел еще затемно, пока я пребывала в крепком, коматозном после вчерашних страстей, сне. Он оставил после себя следы погрома в комнате и душераздирающую пустоту — в кровати и в сердце. Я не знаю другого человека, который умел бы также виртуозно оббирать до ниточки в эмоциональном плане, создавая иллюзию насыщения: в процессе классно и хорошо, а после — хоть свет туши. Приходится собирать себя по кусочкам заново, хотя так и подмывает махнуть рукой и просто выбросить все на мусорку.
Я стараюсь не думать о нем, потому что любое воспоминание отзывается ноющей болью в груди. За время, что мы провели этой ночью, были и хорошие моменты — мгновения кристальной ясности и понимания происходящего, счастья, облегчения: проблески света и осознанности в бушующем море образов и наслаждения. Но поутру пришло похмелье и раскаяние. Разбитость во всем теле, апатия и медленно надвигающаяся с горизонта темнота. В каком-то смысле мне даже хуже, чем было вчера.
Я пока что не нашла в себе сил простить его. Мы так ничего не решили и ни о чем не договорились. Он пришел, когда захотел, и взял то, что считал нужным — как и всегда. А потом просто исчез. Ушел по-французски.
Почти силком стаскиваю себя с постели и долго умываюсь в надежде смыть следы недавних слез. Ищу транс-форму и с удивлением отмечаю — куртка, накануне превращенная в лохмотья, за ночь снова обрела прежний, нетронутый вид. Поднимаю ее и нежно глажу, прежде чем надеть.
Сколько у меня времени, прежде чем Салкас придет за костюмом для межмировых перемещений? Что бы там не решило между собой руководство, я буду бороться за транс-форму до последнего. Мои возможности почти ничем не ограничены: могу орать, истерить (начало уже положено), драться, попробовать публично утопиться… Благо, «держать лицо» и изображать нормальную больше не требуется.
Сколько бы я не практиковала отстраненность, подсознание снова и снова выталкивает из себя картинки случившегося. Может, оно хочет очиститься таким образом от чужого влияния. Сбросить наваждение, словно дурман, и вернуться к точке отсчета. Оно уже проделывало такое, когда я сбежала из Высотного города. Теперь у меня есть все шансы повторить болезненный опыт. Кто знает, сколько продлится экспедиция, в которой мне больше нет места? Быть может, в этот раз я сумею добраться аж до самого Суоми.
Окидываю последним взглядом каюту и, круша ботинком осколки бокала, выхожу в коридор. Транс-форма — на мне: вся, вплоть до ремня и перчаток, а вот рюкзак так и остался в спальне. Не зачем. Теперь пусть Даяна таскает подавители. Сама не знаю, куда иду. Я убью первого, кто посмотрит на меня с состраданием или выскажет сожаление по поводу отстранения. Аппетита нет, желания видеть бывших напарников — тоже. Но сидеть в каюте, словно изгнаннице, невыносимо.
Выхожу на открытую палубу и почти сразу сталкиваюсь с Тимериусом. Хочу обойти его, сделав вид, что не заметила, но он загораживает дорогу.
— Привет. Есть время?
Сдерживаю рвущийся изнутри горький смешок и просто киваю. У меня теперь полно свободного времени — конечно, до тех пор, пока Асти не придет за мной, чтобы отвести на корабль сопровождения.
— Давай поговорим, — он, словно бы нехотя, поднимает на меня взгляд, и я подаюсь назад, испугавшись черной, беспросветной тоски, плещущейся в нем. У меня нет ни малейшего желания общаться с кем бы то ни было, тем более с ним. Мне не особенно интересно, что там у него приключилось — хватает и своих проблем. Но если верить увиденному, Тимериусу сейчас ничуть не лучше, чем мне.