Музыка всхлипывает последней протяжной нотой и обрывается, сменившись бодрой дробью жестких палочек по натянутой коже. Или это лихорадочный ритм, выбиваемый нашими сердцами, а барабаны тут вовсе не при чем? Темп учащается, вынуждая нас двигаться быстрей, тесней прижиматься, впечатываться друг в друга, становясь единым целым. Вокруг витает тот самый сладкий аромат, который я узнала только сейчас… Такой знакомый, волнующий, сжимающий внутренности требовательным спазмом, а голову — внезапным страхом.
Вокруг витает любовь. И я наивно верю, что она еще не успела отравить мою кровь и одурманить разум.
— Прости, что не нашел тебя сразу, как ты сбежала, — его дыхание обжигают шею горячим дуновением, в то время как слова, доходя до разума, производят действие прямо противоположное — окатывают ледяным душем. Когда-то я ждала этих слов, как ненормальная, спала и видела Ника, раскаявшегося и просящего прощения. Но сейчас мне вовсе не хочется возвращаться мыслями в то непростое время; момент здесь и сейчас прекрасен настолько, что любые упоминания о пережитой некогда боли вызывают недоумение и чувство отторжения.
На секунду каменею телом и тут же расслабляюсь. Понимаю — боли больше нет. А, может, никогда и не было. Это не мои воспоминания: та Варисса осталась в глубоком прошлом. Нынешняя — родилась в черном кратере дыры и исполинских волнах Великого моря, швыряющего ржавый баркас, словно хрупкую щепку, и приняла крещение в сухих ладонях древнего гереро.
Прижимаюсь к Никелю еще крепче, левой рукой сжимаю его ладонь, правой скольжу вверх по плечу, дотягиваюсь до шеи и запускаю пальцы в непослушные, мягкие завитки волос. И, подобно той самой щепке, сдаюсь на волю искрам, колющим руки огненными иголками, отпускаю все заслоны, впуская внутрь поток из оглушающего, сметающего все препятствия, ликования.
Любовь уже не просто вокруг. Она течет по моим венам, влияя и подстраивая под себя тело и мир вокруг.
Вместо звуков — рваный пульс заходящегося в агонии сердца. Вместо дыхания — огонь, разливающийся в легких. Вместо наблюдающих за танцующими зрителей — размытые пятна, вместо лиц — застывшие эмоциями маски: радость, радость, волнение, снова радость. И вдруг — отвращение: одна из масок смутно напоминает Тимериуса, смотрящего прямо на нас. Всего мгновение на осмысление — и сильная рука Никеля поворачивает меня на сто восемьдесят градусов.
Резкость движения выводит из транса. Наполняющие площадь фигурки тоже распадаются, срываются с места, по одному, по двое или целыми группами устремляются в боковые улицы, ведущие по направлению к набережной. Это не похоже на конец вечеринки, скорее, на ее вступление в новую фазу. Атлантийцы веселы и предчувствуют очередное развлечение.
— Куда все идут? — спрашиваю я одного из атлантов, на что он лишь улыбается и задорно блестит глазами.
— Как куда? К Морю, конечно!
Хочу бежать вслед за ними, но Ник останавливает меня.
— Ты не знаешь, что там начнется… сущее непотребство!
Не знаю, но догадываюсь, и оттого желание присутствовать при непотребстве лично лишь усиливается.
— Потому мы и должны быть там, понимаешь? — смеюсь и тяну его за руку, почти не удивляясь тому, что он, пусть и с неохотой, подчиняется.
Толпа увлекает нас с Никелем вслед за собой, течет по узким проулкам и заполняет огромную набережную, ту самую, где вчера (неужели это было всего лишь вчера?!) купался Тим.
Молодежь подбегает к мокрым от прибоя ступеням и начинает раздеваться — впопыхах, смеясь, боясь опоздать на одним им известное таинство. Девушки стягивают платья, мужчины спускают брюки. На набережной тоже разведены большие костры, вкупе со звездами освещающими пустое пространство не хуже дневного светила, поэтому вижу я достаточно.
Кажется, Нику нужно извиниться перед Тимериусом за свою недавнюю вспышку, ведь купаться голышом — одна из традиций жителей водного мира, такая же обычная, как заплетание кос и набивание татуировок. Муж стоит, сложив руки на груди, всем своим существом выражая порицание диким и первобытным реалиям Атлантиса, а мне от происходящего становится еще веселее: хочется хохотать, носиться взад-вперед по ступеням, поднимая в воздух брызги, промокнуть аж до нитки, восхваляя Великое Море.
Я понимаю атлантов так, будто стала одной из них. В происходящем нет ничего ненормального, наоборот — было бы ненормально, завершись подобный вечер как-то иначе. Островитяне не вкладывают в голое тело большего смысла, чем оно собой представляет, не возводят в культ и не принижают в похабщину, чем напоминают мне детей. В их оголении нет ни капли пошлости, лишь стремление быть наедине с природой такими, какими она их и создала. В этом их понимание ПРАЗДНИКА.