А теперь пару слов правды о себе вне всяких антисемитских закидонов, интересу-ющих прежде всего израильского и прочего русскоязычного читателя, который особо мил потому, что платит за книжки твердой валютой.
Так вот, я вырос в маленьком городишке Эмске. Трамвай впервые в жизни увидел в семнадцать лет, да и то из окна автобуса - по дороге на целину нас в Москве с вокзала на вокзал перевозили.
Но Эмск был вовсе не тьмутараканью какой. Свой драмтеатр, который мы с мамой посещали минимум раз в месяц. Ни одной премьеры и гастролей не пропустили. В читальном зале городской библиотеки я в очередь прочел всю доступную в те годы классику. Учился сам, без репетиторов. И даже уроки у меня никто не проверял - мама пахала на спичечной фабрике с утра до вечера, потом по магазинам или на рынок, потом еду мне и себе готовила - не до контроля. После войны, когда я был одетым в рванье пацаном, в Эмске стояли только что выведенные из Германии войска. Тысячи парней с ущемленной амбицией: только развоевались, только размечтались о победах и наградах война кончилась. Вот и дрались они без конца между собой. Заведутся, бывало, кто на самом деле войну выиграл - моряки или артиллеристы, и пошло! Бляхи у одних, кастеты у других. Только кровь брызгами на придорожную пыль. Мы всегда были на стороне моряков. Уж больно наряд-ными они были - якоря на ленточках, гюйсы с хлорке обесцвеченные, брюки-клеш и удивительная солидарность в драках. Плюс лучшие девушки в ярких ситцевых платьях. Так и запомнилось: на самой тонкой талии непременно загорелая рука с татуировкой. Впрочем, мы восхищались всеми. И летчиками из "Небесного тихохода", и артиллеристами из "В шесть часов вечера после войны". И Ваней Солнцевым из "Сына полка".
В классе у нас тоже были мои ровесники-воспитоны в полной военной форме, которой я бредил. Как же мы им завидовали! А те все были сиротами и, в свою очередь, завидовали даже мне, что хоть мама в живых осталась. Был у нас и юнга Северного флота с двумя медалями. Тут вообще...
Когда они все в одно лето сгинули - по суворовским и нахимовким училищам - у одного в Эмске остался дядя, а потому суворовец каникулы проводил со мной. В младших классах мне еще снились его лампасы и алые погоны, а потом я его же остро жалел. Это уже, когда мне стало ясно, что суворовское - тот же детдом, да еще в шинели - какой там праздник жизни!.. Помню, я ему как-то рассказывал то, что, в принципе, написано в школьном учебнике экономической географии - об Америке по сравнению со Страной Советов. Производство стали, машин, зерна и прочее. Без, естественно, мяса там и тут на душу населения. Кто тогда вообще знал, что такое мясо каждый день? А о долларе читали только у Михалкова: "А ну, посторонись. Советский рубль идет!"
"Так нам до них срать и срать!.. - пораженно прошептал он. - А я-то думал..."
По каким же учебникам сдавали экзамены они?
Школу я закончил с пятью четверками, остальные пятерки. Математика лучше всех в классе. И сразу же, в числе первых, поехал добровольцем на целину. Чем до сих пор горжусь, между прочим!
Что? Да не был я никаким особым антисемитом. Если точнее, не больше других. В классе у нас были двое выскочек - и оба евреи. Их никто не любил. И они сами без конца ссорились и дрались друг с другом. Девчонка одна была по имени Броня. Прелесть какая евреечка. Рыженькая и кудрявая. Ее все любили. И еще была одна - Фирочка. Вылитая Лия Ахеджакова. А мозга! Софья Ковалевская номер два. Мы с ней на контрольных соревновались, кто раньше листик сдаст. Пижоны те нам с Фирой в подметки не годились, что не мешало им пренебрежительно говорить со мной и обо мне. Даже когда узнали, что я собираюсь на целину. А Броня тут же загорелась поехать вместе со мной. Проходила комиссию в райкоме комсомола, но не поехала. То ли родители не пустили, то ли сама передумала. Но в общем и в це-лом я не был юдофобом. Ну не любил я евреев. Даже не могу объяснить, но это отторжение не у меня одного. Что я могу с этим поделать? Это на подсозна-тельном уровне. Зов, так сказать, предков. Одни это скрывают, подавляют в себе, другие, напротив, культивируют, а я вообще всегда всем чувствам давал свободу. А что? Мне и чечня противна. И все прочие чурки. Вы даже приятнее. Умные и духовно к нам, русским, ближе. На целине? Были. И из лучших. Кстати, от тюрьмы после того чеченского погрома меня спас именно ваш, Изя. Он и организовал наших в мою защиту. Сам чуть потом не сел за групповщину. Да помню я, помню все! Сам же сказал об этом Изе. Хороший ты, говорю, мужик, хоть и еврей. Настоящий комсомолец. А в моих устах это для него ого как много значило...
3.
Когда я в кирзе и брезентовой куртке пришел на вокзал и нашел свой вагон, то сначала даже не решался проводнице билет отдать. Литер от комсомола у меня оказался в купейный до Ленинграда. Иду по ковру в коридоре, ищу свое место, а перед глазами все плывет. Мне такая роскошь в поездах сроду не снилась. На целину мы ехали в общих вагонах, друг на друге. Весело, но и только.
Отодвигаю дверь в купе, а там сидит капитан первого ранга в золотых погонах и с таким же золотым крабом на мичманке. Посмотрел на меня удивленно: что, мол, за быдло тут шляется, кто его пустил в приличный вагон? А я ему билет в нос: вот мое место. Твое, кап-раз, между прочим, верхнее, а мое, быдла-то, нижнее, будьте перпендикуляно-параллельны подвинуться, как говаривал наш учитель математики по кличке Лобик. Небожитель-сосед краснеет и бледнеет - с таким ехать. А поезд-то уже идет и как идет! Без малейшего толчка, не то, что наш комсомольский эше-лон - то сутками стоял, то дергался как припадочный. Тут входит уже знакомая со мною-феноменом проводница. Спокойно прячет в свой планшет наши билеты. На равных, понял? Понял. Уже улыбается. Плащ снимает, на плечики вешает. Я свою куртку тоже снимаю. Плечики нам ни к чему - я ее на верхнюю полку кидаю. А сам в костюме у лучшей в нашем поселке портнихи пошитом из лучшего сукна, а на сукне, между прочим, новенький орден Красной звезды, знай наших! У кап-раз глаза на лбу. В его деле за такой орден надо знаете как гоняться по океанам друг за другом! Да и мне за пять лет ударно-каторжного труда тоже одни грамоты давали, а тут шевельнул пару раз ломиком туда-сюда, уронил пару рецидивистов, спас социмущество и нечужую себе комсомолочку - и Вася...
Переглянулись мы с ним и достаем. Он коньяк из чемоданчика, я водку из рюкзака. И минут через двадцать, когда друг другу о себе уже все рассказали, отразились в зеркале, как близнецы-братья - в расстегнутых рубашках, морды красные, глаза веселые. Новые пассажиры, что на следующих станциях заглядывали, тут же к проводнице - просить другие места.
"Ты даже не представляешь, Дима, - говорит мне друг Шура (это он для това-рищей офицеров, да и то для равных по званию, Александр Евгеньевич, а мне - собутыльник), - как тебе повезло, что ты в Корабелку поступаешь! Самый прес-тижный в стране вуз. Стоит на Галерном острове. Профессура мирового уровня. Традиции. Получишь самую уважаемую на флоте гражданскую профессию! С то-бой будут учиться потомственные корабелы-аристократы. Учись у них политесу, так сказать. Сам в училище так себя вел. Я ведь деревенский. Подражал городским в каждой мелочи. Делай как он, делай лучше его. Эту твою кирзу и брезент, даже костюм, которым ты так гордишься, тут же меняй на лучший питерский наряд в магазинах и ателье, где одеваются они. Деньги-то есть?"
Я кивнул. И не зря кивнул. Чего-чего. а уж денег я на целине все-таки заработал. Впридачу к энтузиазму. И уже впитывал, учился. Вот он встает, сигареты достать, а встает не так, как вскочил бы я, а с особым морским достоинством. И я так же за моими. Он ломтики от колбаски отрезает ножиком в правой руке, а в рот отправ-ляет вилкой в левой. Мне бы, как обычно, откусить от палки шмат и Вася, а я нет - кособочусь, но отрезаю. Мимо рта, но вилкой в левой руке. Он заметил, но не смеется, а молча поправляет мои пальцы на вилке. Стало удобнее. На ночь он в пижаму переодевается. Не то, что я - в семейных трусах и в майке не первой све-жести, а носки так вообще - только на водку менять... Когда он от газовой атаки поморщился, я окно опустил и в ночь эту гадость выкинул. Он кивнул и протянул мне новенькие носки в обалделой упаковке. И только усом брезгливо мотнул, ког-да я полез за деньгами. Еще ему понравилось, что я ему нижнюю койку уступил. Ценит уважение младших по возрасту и чину. Так мы с ним вдвоем и ехали. Чаевничали, пьянствовали, в вагоне-ресторане обедали, на станциях, к изумлению чистой публики, вдвоем в буфете пиво пили. Нам все честь отдают, приятно... Один дурак-матрос в станционном клозете где-то уже около Питера с перепугу, что встретил нос к носу кап-раз честь ему отдал как раз, когда тот у писсуара ждал вдохновения. Мой Шурка спокойно там перекладывает из правой в левую и подает матросу руку - рад, мол вам пожать. С тем и идите себе за пирожками.