Одному аллаху известно — вознеслась ли она на небо, или душа ее вместе с телом упала в могилу…
Был я в тот день совершенно потерянным, полностью сраженным этой неожиданной смертью… Трудно было представить, что я потерял самое дорогое в жизни…
Мать Амины рыдала так, что казалось — воет раненая собака. Я не мог… Как уже сказал тебе, я был потерян, ходил как в тумане, бессознательно что-то делал. Окружающие советовали — поплачь, легче будет, так ведь и с ума сойти недолго. Я сознавал, что такое несчастье должно заставить рыдать. Но меня это несчастье лишило всякого разума.
Соседи обмыли покойницу, одели, отнесли на кладбище, похоронили. А я смотрел на них как на привидения. Мне представлялось все это чем-то ужасным, непонятным, неестественным.
Наш дом лишился главного источника жизни, опустел, темная ночь окутала нас троих. Мы напоминали войско, потерявшее своего командира, пассажиров корабля, лишившегося капитана, троих беспомощных путников, брошенных в пустыне без воды, пищи и надежды на спасение.
Бедная старушка должна была взять на себя все заботы о тебе. И слава аллаху, сделала она все это в лучшем виде. Все делала ради нас с тобой, жертвовала отдыхом, переносила почти непосильные тяготы. Однако печаль и беспрерывные слезы длинными ночами сделали черное дело. Мать Амины стала слепнуть. Но не потеряла она мужества и терпения, продолжала по-прежнему заботиться о нас с тобой. В нас она видела продолжение жизни своей дочери.
Я тоже стремился набраться мужества и терпения, много молился, читал коран, выдержки из которого о многотерпении повесил в рамках на стену так, чтобы в минуты печали читать их. Но терпение и выдержка не приходили, сердце давила непроходящая тоска.
Честно говоря, сын мой, поначалу я тебя ненавидел, считая, что ты не заслужил уплаченной за тебя цены. Слишком дорого было за тебя заплачено, больше, чем стоит весь мир. Иногда мне на ум приходила мысль — если аллах справедлив, то он возьмет тебя к себе, а вернет мне Амину. Но тут же я чувствовал, что это идиотская, сумасшедшая мысль.
Мало-помалу я начинал тебя любить, находить в тебе утешение. Ты все больше становился тем существом, ради которого нужно было жить и переносить несчастья и невзгоды.
В минуты тоски я, вроде тебя сейчас, задавался вопросом: "Почему, не сделав никому зла, не будучи старухой или больной она умерла? И ведь она была нам так нужна!"
Этот вопрос оставался для меня безответным до тех пор, пока на горизонте не появился Шеххата эфенди. Он часто повторял свою знаменитую притчу, которую поначалу я воспринимал как издевательство. Он говорил: "Лицо земли постоянно меняется. Все живое и существующее на земле имеет вполне определенные сроки жизни и службы. Все имеет свои начало и конец. Сын Адама ничуть не больше или важнее любого земного существа. Ему тоже отпущен определенный срок жизни.
Но человек высокомерен, обижается, когда его сравнивают с каким-либо другим живым существом, сроки жизни которого ограничены. Человек отрицает смерть, не хочет смириться с ней, как с неизбежным концом, окутывает смерть всякими тайнами, сказками и притчами, отказывается привыкать к мысли о смерти. А ведь смерть — дело привычки, не больше не меньше".
Так считал этот добрый человек. Эти слова вызывали у меня ужас, я не мог смириться с такой философией. Но как только я поближе рассмотрел все, что связано со смертью, так понемногу начал избавляться от страха перед ней. Оказалось, что смерть человека мало чем отличается от смерти кошки или собаки. Результат тот же. В этом нет ничего сложного, загадочного, а тем более непонятного. Вот тут-то, на новой работе, я и нашел ответ на давний вопрос: "Зачем она умерла, не сделав никому зла, не будучи старухой или больной?"
Я сказал себе: "Э-э, приятель, она не первая в смерти, и ты не первый, кто терял жену, твой сын не первый, кто остался без матери. Такое в жизни часто случается. Не надо все это рассматривать как жизненную катастрофу. Такова жизнь, природа всего живого на земле. Не нужно считать смерть неожиданностью. Воспринимай ее как следует, терпеливо, продолжая выполнять свой жизненный долг до тех пор, пока аллах не призовет тебя самого".
Эти мысли меня успокаивали, но не помогали забыть о случившемся. Забыть ее — выше моих сил и возможностей, хотя я уже знал все о смерти. Участвуя в каждой похоронной процессии я как бы хоронил мою Амину, вернее, становился ближе к ней, она снова возникала перед мысленным взором. Смерть уже не казалась мне чем-то ужасным. Я приучил себя к неизбежности смерти, а потому и перестал ее страшиться, как прежде.
Шуша замолчал. Сейид поднял голову, захлебываясь слезами, со страхом сказал:
— И несмотря на это… не уходи… Ты мне очень нужен. Если ты, отец, стал равнодушным к смерти, то я нет… Кроме тебя, нет для меня в жизни никого другого. Ты для меня и мать и отец… Вот рассказал о смерти мамы… Никогда больше не вспоминай о смерти, не приучай себя к мысли о ней. Ты не умрешь, не должен умереть!
Глава 12
Ты не умрешь
Нашему взрослому герою снова понадобились большие усилия, чтобы сдержать слезы, не показать парнишке виду, что весь разговор о матери и о смерти оказал на него такое большое воздействие. Он же сильный, стойкий мужчина! Взяв себя в руки, Шуша засмеялся, пытаясь опустить занавес на печальную историю. Шутливо заговорил:
— Быть по-твоему, господин Сейид. Хватит. Если не хочешь, чтобы я умирал, то и быть по сему!
— И на похороны ходить не будешь? — спросил сквозь слезы Сейид. — И этот костюм никогда не наденешь?
— Чего не сделаешь ради тебя! Обещаю, никогда не надену. Доволен?
— Еще как!
— Тогда почему не улыбаешься? А ну?
Парнишка изобразил на лице улыбку. Слезы все текли по щекам. Отец снова начал шутить:
— И это называется улыбкой? Хватит расстраиваться. Покажи-ка, как ты смеешься по-настоящему?
Сейид засмеялся. Довольный отец хлопнул его по спине.
— Так-то лучше, чего расстраиваться?! Пошли одеваться, а то в животе урчит. Как вспомню о кебабе — слюнки текут.
— Я тоже проголодался. Пошли! Завернувшись в полотенца, они пошли в раздевалку, не спеша оделись, отвечая на приветствия банщиков. Шуша блаженно растянулся на лавке. Подошел массажист. Сейид крикнул:
— Эй, Рукастый! Где обед?
— Сейчас принесу. Я отдал лепешки Абдулу из кочегарки, чтобы положил их в печку поджарить.
— Да он их давно съел, наверное.
— Не бойся, я сказал ему, чтобы до лепешек не дотрагивался. Он меня боится, не рискнет ослушаться.
— Хватит тебе, отец! Сам же говорил, что голоден, — сказал Сейид. — Пошли!
— Все уже. А ты, Рукастый, иди принеси нам поесть. Вскоре массажист принес горячие лепешки, из которых торчала зелень и струился дразнящий запах мяса. Усевшись на скамейку, отец и сын начали молча жевать начиненные лепешки. Закончив трапезу, Шуша снова позвал массажиста.
— Возьми-ка деньги и принеси нам по стакану чая. Сдачу оставь…
— Дай тебе бог здоровья, муаллим Шуша!
С удовольствием напившись чая, они собрали вещи. Шуша завернул сына в старый жакет, и, довольные, они пошли домой, неся добрую долю кебаба Умм Амине.
Все трое — отец, сын и бабушка — блаженно спали. Спокойнее всех был Сейид. Теперь он полностью уверен, что отец не пойдет больше ни на какие похороны, не наденет позорного костюма. Особенно он был доволен обещанием отца не умирать.
Первой, как всегда спозаранку, проснулась бабушка. Она пошла заниматься обычными делами. Вскоре поднялся и Сейид, хоть была пятница. В этот день мальчишка спал дольше, отдыхая от недельных трудов и раннего вставания. А сегодня, вопреки обыкновению, ему захотелось проснуться как можно раньше.
Сейид начал перебирать свои беле, приготовил чулок для изготовления мяча и пошел звать Али, чтобы договориться насчет запуска змея. Вдруг по лестнице загремели шаги. Сам Али, его мать, сестра и отец спустились со свертками.