Эзра Дитрексен материализовался с другой стороны Киссиндры. Ксеноархеология не была его специальностью, но команде нужен был системный аналитик, а он спал с нашей руководительницей и было логично выбрать на эту роль именно его. Увидев меня, он нахмурился. Это выражение лица было для него так же естественно, как дыхание. Я бы забеспокоился, увидев, как он улыбается.
Я тут же уступил ему свое место в беседе. Для меня не имело значения, что он недолюбливает меня, меня даже не беспокоило то, что я не знаю почему. Для этого могло быть больше оснований, чем он воображал. Возможно, ему было достаточно того, что он однажды заметил, как Киссиндра делает набросок моего лица вместо обычной зарисовки памятников древней цивилизации. Я взял очередной напиток с подноса, появившегося рядом со мною. Протс угрюмо глядел на меня.
Я отвел от него взгляд, прислушиваясь к беседе. Дитрексен интересовался у Перримида, как тот стал уполномоченным по делам гидранов. Казалось, это невиннейший вопрос, но что-то в его интонации заставило меня дважды взглянуть на Эзру. И все же я не был бы уверен, если бы не заметил, как подергивается щека у Перримида. Это не просто мое воображение. Перримид улыбнулся пустой светской улыбкой, не отразившейся в его глазах, и сказал:
— Так получилось. Интерес к ксеноархеологии у нас в крови. — Он взглянул на Киссиндру. Его улыбка была теплой и настоящей, пока он смотрел на нее. — Я немного разбирался в этом вопросе, и вот, когда потребовалось поставить кого-нибудь на это место, выбрали меня.
— Вы единственный посредник? — спросил я. Он удивился:
— Нет, конечно. Я напрямую связан с Советом гидранов. А половина Совета общается с нашим представительством.
Я отвернулся, меня беспокоило какое-то неясное ощущение. Я отыскал глазами трех гидранов. Они были еле заметны в толпе людей.
— Предполагаю, что за эту работу вам платят очень даже хорошо. — Эзра так произнес эти слова, будто бы они значили гораздо больше их обычного смысла. — Так хорошо, что это компенсирует даже ее сомнительность.
Я обернулся. Улыбка Перримида была холодной:
— Да, в моей работе есть свои минусы. И есть компенсация. Хотя мне не из чего выбирать.
Дитрексен рассмеялся. Перримид почувствовал мой пристальный взгляд, поймал взгляд Киссиндры. Его лицо пошло пятнами — он краснел совсем как племянница.
— Конечно, деньги — это не все, что мне нравится в моей работе. — Он бросил на Дитрексена такой взгляд, как будто тот публично унизил его. — Конфликты, возникающие, когда нужды гидранов и интересы Тау не совпадают, делают мою работу сомнительной, как вы сказали. Но стремление узнать как можно больше об общине гидранов открыло мне удивительные вещи, а именно несомненное различие наших культур и ошеломляющую их схожесть. Они замечательные, стойкие люди.
Он посмотрел на меня, желая увидеть, что отразится на моем лице. Или же он не хотел смотреть, как изменится лицо Дитрексена? Он обжегся о мой взгляд, как вода о раскаленный металл, и обернулся к Киссиндре.
Ее лицо секунду не выражало никаких чувств, потом губы сложились во что-то, напоминающее улыбку. Она повернулась к Санду, ее молчание было выразительнее любых слов.
Я слушал, а она рассказывала Санду, как мы пришли к заключению о планете, называемой Памятник, о тех, кто оставил его нам — о давно исчезнувших людях, названных творцами за недостатком более подходящих слов.
Творцы побывали и на этой планете тысячелетия назад, перед тем как покинуть нашу вселенную навсегда в поисках других миров для существования. Облачные киты и их побочный продукт — рифы — являются еще одной космической загадкой, оставленной нам творцами для решения. Или же просто для того, чтобы мы изумлялись ей. Рифы были — и не случайно — основной причиной существования Тау и столь прилежного контролирования этого мира Драконом.
— Но как вы пришли к такому пониманию символики Памятника?
Киссиндра молчала, и я понял, что вопрос Санда был адресован мне.
— Я… Это просто пришло мне в голову, — ответил я.
Памятник стоял у меня перед глазами: целый мир, сооруженный по технологии, так далеко ушедшей от нашей, что казался волшебством, произведение искусства, созданное из обломков и осколков — из костей погибших планет.
Сначала нам показалось, что это памятник смерти, памятник умершим цивилизациям — напоминание тем, кто придет после, о творцах, ушедших туда, куда нам дорога закрыта. Но потом я увидел его и увидел по-другому — не как кладбище, а как дорожный знак, указывающий путь к невообразимому будущему, мемориал «Смерть смерти».
— Потому что он необычайно чувствителен к действующим на подсознание раздражителям, заложенным в матрицу Памятника, — завершила мое объяснение Киссиндра.
— Да, в этом ему нет равных — в инстинктивном, в интуитивном, — пожал плечами Эзра. — Что же касается его квалификации… Мы с Киссиндрой провели долгие часы, занимаясь исследованием и статистическим анализом, чтобы прийти к фактам, подтверждающим его гипотезу. Мы создали целую науку.
Я нахмурился, и Киссиндра предостерегающе произнесла:
— Эзра…
— Нет, я не говорю, что он не заслуживает похвалы, — поправился Дитрексен, наткнувшись на ее взгляд. — Если бы не он, у нас не было бы концепции. Этого почти достаточно, чтобы мне захотелось стать наполовину гидраном.
Он взглянул на меня с легкой усмешкой, повернулся к Санду, ко всем остальным, наблюдая за их реакцией.
Последовала долгая пауза. Не отрывая взгляда от Дитрексена, я заявил:
— Временами мне хочется, чтобы ты хотя бы наполовину был человеком.
— Позвольте мне представить вас нашим гостям гидранам, — торопливо проговорил Перримид, подхватывая меня под руку и стараясь незаметно оттащить. Я вспомнил, что он является ответственным за отношения Тау с другими расами. — Они хотели поговорить с вами.
Внезапно я осознал, что являюсь не только равноценным членом экспедиции, которая намерена добавить несколько фактов к интересующему ФТУ нагромождению сведений о произведениях творцов. Я еще и живой символ того, что Тау — не сторонники геноцида. Во всяком случае уже не сторонники.
Все и вся вокруг меня отошли на задний план за исключением трех гидранов, выжидающе глядящих на нас через зал. Внезапно я почувствовал, что все напитки и камфорные таблетки взбунтовались внутри меня.
Гидраны стояли группой и смотрели на нас. Они не шелохнулись, пока мы подходили к ним, отгороженные от остальных, как будто защищались от неведомой силы. А я был один, никто не был сродни мне ни в этой, ни в какой другой толпе: где бы я ни оказался, никто не был похож на меня.
Перримид подвел меня, поставил перед ними, как управляемый робот с пластинкой мыслей.
На гидранах была одежда, которая подошла бы любому другому в этом зале — так же хорошо скроенная, такая же дорогая, хотя и не цветов корпорации, но я сразу заметил: у них отсутствовало то, что я всегда замечал на людях. Ни у кого из них не было браслетов с лентой данных. Они не были людьми. Для Федеральной сети, фиксирующей любую деталь жизни человека от рождения до смерти, гидраны не существовали.
Перримид представил нас друг другу. Часть моего мозга, натренированная для приема информации, записала их имена, хотя я не слышал ни слова.
Двое мужчин и женщина. Один из мужчин был старше остальных, его лицо обветрилось, как будто он много времени проводил на воздухе. Младший выглядел дружелюбно, словно ему никогда не приходилось прикладывать много усилий для достижения чего-либо. В женщине была какая-то резкость — она то ли изучала меня, то ли просто испытывала неприязнь.
Я стоял, рассматривая их лица. Все было на тех же местах, что и у людей. Различия казались незначительными — подчас различия между человеческими лицами бывают серьезнее. Но это были нечеловеческие лица.
Это были лица чужаков — по цвету, форме, хрупкой структуре костей, с глазами чисто-зелеными, цвета изумрудов, травы, цвета моих глаз. Гидраны вглядывались в мои глаза и видели лишь радужную оболочку зеленого травяного цвета да вертикальные зрачки — кошачьи зрачки, зрачки гидрана. Мое лицо было слишком человеческим, чтобы меня приняли за гидрана, но в то же время оно было слишком чужим для человеческого.