Борис Виан
ВОДОПРОВОДЧИК
I
то звонила не Жасмен — она отправилась куда-то за покупками со своим любовником. И не дядюшка — он умер два года назад. Собака дергает шнурок дважды, а у меня свой ключ. Значит, кто-то еще. Звонок был очень выразительный: весомый, чтоб не сказать веский, нет, скорее полновесный… во всяком случае, неторопливый и внушительный.
Слесарь, разумеется. Вошел, через плечо — какая-то нелепая сумка из кожи вымершего травоядного с позвякивающими в ней железками.
— Ванная там, — показал он.
Так, без тени колебания, с ходу, коротко и ясно, он сообщил мне, где в моей квартире находится ванная комната, которую без него я бы еще долго и не подумал искать там, где ей надлежало быть.
Поскольку Жасмен не было, дядя умер, собака дергала звонок два раза (как правило, два), а мои одиннадцать племянников и племянниц играли на кухне с газовой колонкой, — дома в этот час стояла тишина.
Указующий перст долго водил слесаря по квартире и наконец вывел в гостиную. Мне пришлось наставить его на путь истинный и провести в ванную. Я было вошел за ним, однако он остановил меня; не грубо, но с твердостью, присущей лишь мастерам своего дела.
— Без вас справлюсь. А то, чего доброго, хороший новый костюм запачкаете, — сказал он, напирая на слово «новый».
Вдобавок он ехидно улыбнулся, и я молча стал отпарывать висевший ярлык.
Еще одно упущение Жасмен. Но в конце-то концов, ведь нельзя же требовать от женщины, которая с вами незнакома, имени вашего в жизни не слышала, даже и не подозревает о вашем существовании, сама, возможно, существует лишь отчасти, а то и вовсе не существует, — нельзя же требовать от нее аккуратности английской гувернантки Алисы Маршалл, урожденной де Бриджпорт, из графства Уилшир[1]; а я Алису бранил за постоянную рассеянность. Она возражала мне, что нельзя одновременно воздерживаться от воспитания племянников и срезать ярлыки, и мне пришлось склониться перед этим доводом, чтобы не угодить лбом в притолоку двери из прихожей в столовую, — притолоку, заведомо слишком низкую, о чем я не раз говорил глухому архитектору, нанятому нашим домовладельцем.
Собственноручно выправив непорядок в своем туалете, я на цыпочках тише тихого двинулся к спальне матери Жасмен, которой отдал одну из лучших в квартире комнат, что выходят окнами на улицу, а приходят, когда на них никто не смотрит, с другой стороны, лишь бы не выйти из себя вовсе.
Пора, пожалуй, обрисовать вам Жасмен, хотя бы вчерне (ведь окна здесь всегда зашторены, потому что раз Жасмен нет в природе, то и матери у нее быть не может, как вы сами непременно убедитесь к концу рассказа), — так вот, вчерне, то есть силуэтом, но ведь в темноте вы все равно ничего не разглядите.
Я прошел через спальню матери Жасмен и осторожно открыл дверь в бильярдную, смежную с ванной. В ожидании возможного прихода слесаря я заранее пробил здесь квадратное отверстие и мог в свое удовольствие следить теперь с этой точки зрения за его священнодействиями. Подняв голову от труб, он увидел меня и поманил к себе.
Пришлось спешно отправиться тем же путем в обратном направлении. По дороге я обратил внимание, что племянники все еще не расправились с газовой колонкой, и испытал (правда, мимолетное, ведь водопроводчик позвал меня, и лучше было не мешкать, а то моя степенность часто кажется чванством) чувство безотчетного, но глубокого презрения к этим трудноломким конструкциям, газовым колонкам. Из буфетной я попал в небольшой холл с четырьмя дверями, одна из которых, не будь она заколочена, вела бы в бильярдную, вторая, тоже забитая, — в спальню матери Жасмен, и четвертая — в ванную. Я закрыл за собой третью и, наконец, вошел в четвертую.
Слесарь сидел на краю ванны и меланхолично созерцал толстые доски, которые в недавнем прошлом закрывали трубы, — он только что выломал их зубилом.
— Никогда не видел подобной конструкции, — заверил он меня.
— Она старая, — ответил я.
— Оно и видно, — подтвердил он.
— Вот я и говорю, — сказал я.
В том смысле, что потому, мол, и говорю, что точно не знаю, когда она сделана, раз никто этого не знает.
— Некоторые любят поговорить, — заметил он, — а что толку? Но это делал неспециалист.
— Ваша контора. Я помню совершенно точно.
— Тогда я у них не работал. А если бы работал, — сказал он, — то ушел бы.
— Стало быть, так оно и есть, — не возражал я, — раз вы ушли бы, можно считать, что вы там были, поскольку вас бы там не было.
— Ну, во всяком случае, попадись мне этот недоделанный ублюдок, — высказался он, — сын вонючей шлюхи, которую по пьянке обратал вшивый кенгуру, сволочь, так паршиво сварганившая эту чертову бардачную дерьмовую хреновину, ему бы у меня не поздоровилось.