— Мама, а почему тятя хотел ударить дядю Науму поленом? — спросил он вдруг, посмотрев на мать, правившую лодкой. — Из-за чего они поссорились?
Мать сперва не поняла, о какой ссоре идет речь.
— Когда?
— А когда ты так перепугалась, что даже выронила горшочек с молоком? — ответил Хуоти, смахнув со лба пот.
Мать замялась. Поколебавшись, все же ответила:
— Из-за лошади…
— Из-за нашего мерина, да?
— Да.
Опустив весла глубоко в воду, Хуоти сделал такой сильный гребок, что рассохшиеся на солнце уключины заскрипели. Сделав еще несколько таких же размашистых гребков, он опять задумался. Насколько ему было известно, после того, как дядя Наума поселился на Весанниеми, они с отцом больше ни разу не ссорились, но в их отношениях остался холодок и отчужденность. Отец редко бывал у брата. Если случалось какое дело к Науме, он посылал на Весанниеми Хуоти. В прошлое воскресенье Хуоти тоже пришлось сбегать к дяде Науме. Жена дяди угостила его черникой с молоком и просила заходить к ним чаще.
Хуоти взглянул на Весанниеми. Возле избы никого не было, ни дяди Наумы, ни его жены. Только в окошке, выходившем на озеро, белела льняная головка пятилетней дочери дяди Наумы.
Хуоти перевел взгляд с окошка на пологий склон, спускавшийся к берегу, где у самой воды стояла банька. Возле баньки виднелась вытянутая на сушу лодка, неподалеку стояла другая, чуть поменьше, только что просмоленная. Это была лодка Степана Николаевича, деревенского учителя. На ней Степан Николаевич летними вечерами ездил удить куда-нибудь к острову или к оконечности мыса. Левее учительской лодки росла толстая раскидистая береза, по обе стороны которой на сделанных из длинных жердей вешалах, касаясь еловыми поплавками воды, сушился невод. Когда Поавила и Наума разделились, этот невод тоже поделили на две части.
— А я никогда не отделюсь, — вдруг вырвалось у Хуоти, разглядывавшего на жердях невод. Ему казалось, что не лодка плывет мимо невода, а сам невод медленно отплывает назад. — Ведь вместе-то жить хорошо…
— Давай греби! — оборвала его мать, потянув конец кормового весла на себя. Описывая полукруг, лодка стала медленно поворачивать направо. Впереди показался мыс Кивиниеми.
Весанниеми вскоре не стало видно. Только маячила стоявшая на перешейке Пирттиниеми избушка Петри, да и та скрылась за прибрежным лесом, как только лодка завернула в губу Матолахти.
В илистой, поросшей травой губе в жаркие солнечные дни любили греться щуки. В самом конце губы и была поставлена их единственная крупноячейная сеть. Хотя сеть и была старая-престарая, чиненная-перечиненная, на этот раз в ней оказалась небольшая щучка.
До Кивиниеми было уже рукой подать.
Откуда-то с другой стороны озера донесся протяжный жалобный крик — у-у-й, у-у-й, и вскоре у самого мыса на воду села гагара. Когда она ушла под воду, Хуоти не успел заметить, и вдруг она вынырнула рядом с лодкой. В клюве у нее была украденная из сети ряпушка. Испугавшись лодки, гагара понеслась, с такой силой хлопая крыльями по воде, что слышно было, наверное, за версту. На середине озера она тяжело оторвалась от воды и, поднявшись в воздух, полетела к другому берегу.
Маврина могила тоже не очень расщедрилась.
— Из такого улова на зиму много рыбы не засолишь, — вздыхала мать. Улов, действительно, был никудышным. Они высадились на Кивиниеми и развесили сушиться на деревья покрытые слизью сети.
Недалеко от берега лежала груда камней. Каждый раз, когда приставали к берегу и сушили сети, Хуоти сидел на этих камнях, прислонившись спиной к стволу низкорослой сосны. Эту вросшую в землю, покрытую мягким мхом груду камней называли лопарской печью. Таких печей в окрестностях деревни было несколько. Старые люди говорили, что их построили лопари еще в те времена, когда они населяли эти места. Лопари ловили рыбу на озерах и пасли на ягельниках оленьи стада. Потом, когда откуда-то с юга пришли карелы и сожгли ягельники под пашню, лопари со своими оленями откочевали дальше, на север.
«Где же лопари живут теперь?» — подумал Хуоти, сидя на лопарской печи. О лопарях он ничего не знал. Слышал, что где-то далеко, в Оланге и Кестеньге, еще сохранились большие стада оленей, насчитывающие по нескольку тысяч голов. А у них, в Пирттиярви, оленей не осталось. Хуоти не видел еще ни разу живого оленя. Лося тоже ему не довелось видеть. Да и медведя…