Пекка все не мог успокоиться. Он встал, постоял у окна, словно высматривая кого-то. Потом подсел к Матрене.
— Скажи, а ты узнала бы тех, если бы они встретились тебе?
Матрена хотела что-то сказать, но Маша вдруг увидела на ногах Пекки сапоги и воскликнула:
— Да ты совсем как жених! В сапогах!
Пекка не стал объяснять ей, почему у него на ногах оказались сапоги и чьи это сапоги.
— Пойдем домой, — сказал он Матрене с таким видом, точно вдруг принял какое-то важное решение.
— К нам?
— Да, к вам. Я буду жить у вас. Пусть тогда попробуют тронуть тебя.
— Молодец, тезка, молодец! — закричал Кузовлев и, подскочив, крепко пожал Пекке руку.
Растроганная Маша подбежала тоже и, чмокнув Пекку в щеку, воскликнула:
— А я так и знала.
На глаза у Матрены навернулись слезы, а губы ее улыбались. Ей не верилось, что это происходит наяву. Вдруг Пекка просто шутит? Смеется над ней?
Провожая их до двери, Кузовлев сказал Пекке:
— Смотри, только никаких глупостей с этим ружьем. Один в поле не воин.
А Маша тараторила свое:
— А свадьба когда? Не забудьте нас позвать.
В коридоре Матрена растерянно спросила:
— А как же отец? Ты говорил с ним?
— Потом поговорим, — сказал Пекка. — Я сейчас же схожу за своими вещами. — Он взял ее руки в свои. — Пойдем вместе. Ты подождешь на улице.
Было уже поздно. Воробьи давно угомонились и забрались под стреху барака на ночлег. Вокруг стояла глубокая тишина. Только издали доносилась пьяная песня. Несколько парочек гуляли по спящему поселку.
В бараке все уже спали. Стараясь не шуметь, Пекка собирал свои пожитки. Их было немного: берестяной кошель, сплетенный еще покойным отцом, пара грязного белья да кой-какой инструмент. Вот и все его вещи. Да еще вот ружье, которое ему отдал Крикку-Карппа.
— Ты чего гремишь? — пробурчал Пулька-Поавила. — Ложись спать.
Он так устал, что не смог даже открыть глаза и опять погрузился в глубокий сон. И он не слышал, как Пекка осторожно закрыл за собой двери.
— Ружье-то зачем? — испугалась Матрена. — Петя же тебе говорил…
— А куда я его дену? — ответил Пекка. — Мне его на хранение отдали.
Фомич все еще работал, когда пришли Матрена и Пекка. Такой поздний визит Пекки, казалось, вовсе не удивил сапожника.
— Еще не готовы, — буркнул он, не отрываясь от работы.
Пекка и Матрена растерянно переглянулись.
— Папа, — начала Матрена и голос ее дрогнул.
Фомич поднял голову и только теперь заметил, что Пекка стоит с кошелем за плечами и ружьем в руке.
— Ты куда собрался? — удивился он.
— Папа… Можно Петя будет у нас жить? — тихо спросила Матрена.
У Фомича перехватило дыхание. Неразборчиво прохрипев что-то, он полез в буфет.
— Пустая, — посетовал он, показывая бутылку.
— Папа, да не надо.
— Случай-то какой, — бормотал Фомич, натягивая тужурку. — Зайду к тете. Ну раздевайся, располагайся. Я мигом.
Кепку надеть он забыл. Так с открытой головой и побежал к Маланье Филипповне.
Матрена села на кровать. Пекка присел рядом и обнял ее за плечи. Она закрыла лицо руками.
— Почему ты плачешь, Матрена?
Девушка посмотрела Пекке прямо в глаза.
— А ты серьезно или просто…
— Ну как ты можешь такое…
Матрена взяла Пекку за руку и подвела его к иконе, висевшей в углу комнаты. Опустившись на колени, она заставила его тоже встать на колени рядом с собой и начала молиться.
— Святая божия матерь, будь свидетельницей…
Пекка повторял за ней слова молитвы. Потом, повернув голову девушки к себе, начал целовать ее.
— Сейчас отец придет. Будет тебе…
Отец пришел с Маланьей Филипповной. Она бросилась обнимать Матрену.
— Я так рада за тебя, голубушка. Я уж спать ложилась, вдруг является твой отец и говорит…
— Давайте выпьем за счастье молодых, — предложил Фомич, разливая по чашкам принесенное с собой вино. — Обутку твою я сегодня все равно не починю. Да ладно, сапоги у тебя теперь хорошие.
Выпив, Маланья Филипповна опять затараторила:
— Где же мы возьмем белое платье? — беспокоилась она.
— Да не надо белого. — Матрена вся залилась краской. — Не до белого платья теперь…
Они еще долго сидели, пили вино и говорили о будущей жизни. Потом Маланья спохватилась и заторопилась домой.
— Мне пора. Утром надо рано на работу. Пойдем, Фомич. Места у нас хватит. Пусть молодые тут вдвоем.
Фомич поцеловал дочь в лоб и пожал Пекке руку.