— Помню, Напротив березы с раздвоенным стволом…
Сам Поавила уже взял было скребок, чтобы пойти окорять бревна для избы, но передумал, положил скребок на место и пошел в хлев вынимать шкуру мерина из чана.
Ребята вернулись с хорошим уловом: ряпушки попало столько, что они вдвоем едва дотащили корзину с рыбой от берега до дому.
— Сети совсем белые были, — восторженно рассказывал Микки.
— Хватит и на зиму засолить, — сказала довольная мать. Она хотела сама почистить рыбу, но Хуоти не дал ей подняться с постели.
— Мы с Микки почистим.
А Доариэ все больше тревожилась за свою новорожденную девочку. Видимо, они все же простудили ее там, на озере.
Ночью она разбудила мужа.
— Совсем уже холодная. Умирает, бедняжка, — сквозь слезы сказала она.
Через несколько минут девочка покинула этот свет, на который ей суждено было появиться в такое несчастное время. Поавила и Доариэ не стали будить сыновей. Они сидели в темноте и молчали, размышляя каждый про себя о необъяснимом круговороте жизни.
Как только чуть рассвело, Поавила разыскал несколько обломков досок, чтобы сделать гробик. Это был первый гроб, который ему пришлось делать в своей жизни. Его мать проводили в последний путь, когда его не было дома. Гроб ей сделал Хуоти. И для Насто тоже…
А Хуоти с непонятным чувством копал могилу для сестренки, у которой не было даже имени, рядом с могилой Насто, как просила мать.
— На горе себе выносила я тебя, несчастную, — вопила в голос Доариэ на новом могильном холмике.
Но с кладбища возвращалась спокойная.
— Пожалуй, оно и к лучшему. Время-то какое… Все равно осталась бы некрещеной, — вздохнула она.
Дома Поавила сказал сыновьям:
— Надо нам побольше помогать матери.
За обедом, хлебая уху из свежей ряпушки, он опять заговорил о вступлении Хуоти в отряд:
— Руочи-то больше не придут. Я схожу к Теппане, поговорю с ним. Он понимает людские беды. На один паек все равно не проживем…
Доариэ была такая усталая и подавленная, что у нее не было сил возражать. Пусть идет!
Увидев Пульку-Поавилу, Теппана захихикал.
— Здорово же у вас получилось… Прямо в лодке…
Он не знал, что Поавила уже успел похоронить новорожденную.
— Умерла уж, бедненькая, — тихо сказал Поавила.
— Умерла? — удивилась Моариэ.
— Все… С этим делом надо кончать, — промолвил Поавила.
— Утерпишь ли? — засмеялся Теппана.
— Потешились и хватит.
Моариэ штопала носок мужа, делая вид, что не слышит разговора мужчин. Взглянув на нее, Пулька-Поавила вспомнил Степаниду. «Моариэ, конечно, не знает ничего о ней», — подумал он про себя.
— Как ты думаешь… что если наш Хуоти тоже вступит в отряд? — спросил Поавила.
— В чем же дело? Пусть вступает. Глядишь, в доме хоть харчей прибавится.
Теппана, конечно, догадался, почему Поавила просит принять сына в отряд.
— Может, и учительшу возьмем? У них тоже в доме хоть шаром покати. Кормильца-то нет… — предложил Поавила.
— Но… она же баба, — засомневался Теппана.
— Говорят, латваярвцы записали и баб.
Поавила слышал, что в Латваярви в списки отряда занесли не только стариков и мальчишек, но и женщин. Только фамилии переделали на мужские. Надо чем-то кормиться, люди-то голодают.
— Ладно, — ответил Теппана. — В Кеми все равно не узнают.
Поавила обрадовался: дело уладилось легко и быстро. Кажется, он тоже начинает уметь жить, как и другие. Англичане думают — карелы, мол, народ темный, ничего не понимают. А вот — понимают. Хи-хи.
— У тебя, кажется, зябь еще не вспахана? — спросил Теппана.
— Да, не вспахана. На чем вспашешь-то?
— Я дам тебе коня.
Поавила подумал, что Теппана просто бахвалится. Пообещает — и не даст. Чего Теппане не бахвалиться? Руочи они прогнали. Теперь у него две лошади. И Моариэ обещала родить ему сына.
Но Теппана не шутил. Он повел Поавилу в конюшню.
— Вот тебе конь. Плеткой бить не надо, хватит и жерди.
Поавила заколебался. Брать или не брать? Лошадь, конечно, не Теппаны. Это тот конь, на котором он въехал в деревню. А, может, Теппана хочет задобрить его, чтобы он не рассказал Моариэ о Степаниде?
— Все равно у меня на двух коней сена не хватит, — сказал Теппана, словно объясняя, почему он так расщедрился.
— А сколько ты возьмешь за него? — спросил Поавила, забыв, что ему все равно нечем платить.
— Ничего не возьму, — махнул рукой Теппана.
— Ну и дурак! — послышалось с другого конца двора сердитое бормотание. Отец Теппаны рубил там хвойные ветки.