— Гляди, останешься без лошади, — предупредили мужики, узнав, что Хилиппа едет в Кемь.
Предостережение встревожило Хилиппу.
Вьюга усиливалась. Хилиппа поторапливал коня. Было уже совсем темно, когда он, уставший, весь в снегу, въехал в Подужемье.
— Там такой ветер, что бедный на ногах не устоит, — сказал он, ввалившись в теплую избу Степаниды.
У мужиков, ездивших с верховья в Кемь, в каждой деревне было постоянное место ночлега. В Подужемье пирттиярвцы много лет подряд останавливались у Степаниды.
— Как там Теппана? — не утерпев, спросила хозяйка.
— Да что ему, — ответил Хилиппа, не зная, что Теппана едет за ним следом. — Жена молодая, вот скоро второго родит…
У Степаниды сразу пропало желание говорить о Теппане, и больше она о нем не расспрашивала.
За ночь пурга не утихла. Спустившись около острова на лед, Хилиппа поехал по реке. Метель — метелью, а ехать надо. Может, в Кеми удастся кое-чем разжиться, чтобы не возвращаться налегке. Кто знает, какие времена еще наступят. Доехав до Кемского порога, в котором даже в зимнюю пору бесновалась черная вода, Хилиппа выехал на берег. Дорога шла теперь по самому берегу реки, то поднимаясь в гору, то вновь сбегая. Вот показалось большое болото, на котором прошлой весной был бой. Хилиппа слышал об этом бое. Где-то в этих местах большевики расстреляли и его Тимо. Может быть, в Кеми удастся, узнать, где его похоронили…
Впереди, за поворотом, показался железнодорожный мост. Хилиппа видел его впервые. В прошлый раз, когда он был в Кеми, дорогу только начинали строить.
За мостом Хилиппе встретился человек с винтовкой на ремне, в желтоватой шубе, в белых бурках. Патруль! Остановит, наверно, спросит, кто такой… Но патрульный пропустил Хилиппу, приняв его, видимо, за местного крестьянина, мобилизованного комендатурой возить грузы.
Остановиться Хилиппа решил у своего старого знакомого, у купца Евсеева. Евсеев тоже был карел, только не хотел признавать этого. Как же, ведь он почетный гражданин города Кеми…
«А вдруг возьмет и не примет?» — испугался Хилиппа, уже подъезжая к дому Евсеева.
Вошел в дом через черный ход, держа запорошенную снегом шапку в руках.
— Х-ха, — хмыкнул Евсеев, разглядывая его прищуренными маленькими глазками. — А февраль-то сей год свой норов показывает.
Лицо у Евсеева было круглое, борода тоже округлая. Говорил он в нос. В Пирттиярви была такая поговорка: «Гундосит как богач». Кто знает, почему стали так говорить, только в отношении Евсеева эта поговорка соответствовала действительности.
— Давай раздевайся, — засуетился хозяин. — Сейчас чего-нибудь горяченького добудем…
Хилиппа не ожидал такой приветливой встречи. Евсеев-то хорошо знает, что в прежние времена Хилиппа охотней ездил в Каяни, чем в Кемь. Да и торговцы они разного масштаба — один торгует с безменом, а другой — с весами. Или, может, Евсеев думает, что он, как бывало прежде, привез с собой воз дичи? Только не было у Хилиппы в санях теперь дичи. Был один бочонок масла, да и о том он не стал говорить.
— Выпей-ка горячего пунша, — предложил хозяин.
Только после второго стакана, когда перекинулись несколькими словами о том о сем, Хилиппа поинтересовался, как теперь в Кеми идут торговые дела.
— Какая теперь торговля, — прогундосил Евсеев. — Спекуляция сплошная, а не коммерция.
— Раньше-то с деньгами хоть сквозь камень можно было пройти, — заметил Хилиппа, понемногу приближаясь в разговоре к тому, что его наиболее интересовало.
— Раньше деньги были богом торговли, но раньше и власть не так часто менялась, — вздохнул Евсеев.
Сверху, со второго этажа, послышалась музыка. Там играл граммофон и, судя по топоту, танцевали.
— Это дочь моя, — пояснил Евсеев.
Вскоре появилась и сама дочь, раскрасневшаяся молодая барышня. А следом за ней вошла… Хилиппа не поверил своим глазам — Иро! Всего месяц прошел, как Ховатта увез сестру в Кемь, и вот она уже в обществе такой барышни. Да и сама одета, как городская…
Иро тоже смутилась. Даже слова вымолвить не могла. «Стесняется. Все-таки с тестем будущим встретилась», — подумал Хилиппа.
— Папочка, я возьму самовар? — спросила у Евсеева дочь. — Господа офицеры пожелали пить чай из самовара.
Несколько лет назад у Евсеева жил английский инженер, строивший Мурманскую железную дорогу. Чтобы чувствовать себя на чужбине как дома, он велел в одной из занимаемых им комнат на втором этаже дома поставить настоящий камин. Из-за этого камина капитан Годсон тоже поселился у Евсеева. Он жил в этом доме с того самого дня, когда внезапно оказался в этом городишке. А теперь ему предстояло распроститься с уютной квартирой и уехать на фронт. Он решил отметить свой отъезд и пригласил на прощальный ужин своего начальника полковника Пронсона, старого школьного товарища лесозаводчика Антона Стюарта и своего нового знакомого коменданта Кеми барона Тизенхаузена. На столе под зеленым абажуром горела лампа, и при свете ее хорошо были видны две стрелы, нанесенные цветным карандашом на разостланной на столе карте. Одна из этих стрел проходила через Повенец, нацеливаясь на Медвежью Гору, а другая упиралась острием в Сегежу. Достаточно было взглянуть на карту, чтобы понять, о чем шел разговор.