Выбрать главу

— У самого земли — хоть десять коров держи. А на чужое добро зарится.

Только в бане, на горячем полке, Поавила успокоился.

Дверь в баню была такая низкая, что Поавиле приходилось складываться чуть ли не вдвое, чтобы войти внутрь. Баня топилась по-черному и внутри все покрывалось сажей. Отдушину в потолке затыкали тряпкой. Налево, почти вровень с землей, было окошко, такое маленькое и с таким закопченным стеклом, что свет в баню почти не пробивался. У дверей стоял ушат для холодной воды и выдолбленная из толстой сосны лоханка — для горячей. Воду нагревали разогретыми в огне камнями, а носили из неглубокого, бог весть когда выкопанного возле бани колодца. Баня тоже была старая. Нижние бревна сруба ушли глубоко в землю и прогнили; в щелях растрескавшихся бревен грелись на солнце юркие ящерицы. И хотя баня Поавилы не отличалась чистотой и светом, все же она была своего рода храмом, где совершалось очищение тела и души. В бане не только мылись и парились, но и изгоняли болезнь, привораживали любовь, рожали детей, коптили сети, трепали лен, в рождественскую ночь у ее дверей подслушивали нечистую силу.

Поавила сидел на узком полке и легонько хлестал распаренным веником по волосатым ногам.

— Подбрось-ка пару, — велел он Хуоти, сидевшему на полу.

Каждый раз, когда Хуоти бросал черпаком воду на каменку, раскаленные камни стреляли, выбрасывая к потолку густое облако пара и копоти.

Пот черными струями бежал по телу Поавилы. Больше всего зудели искусанные комарами руки и ноги. Их можно было парить хоть того больше. Даже на дворе возле избы было слышно, как Поавила кряхтит и отчаянно хлещется веником.

— Ну, пожалуй, хватит, — наконец решил он, слез, отдуваясь, с полка и выскочил на улицу, где Иво уже остужался.

Немного остыв, Поавила вернулся в баню, окатился сперва горячей, а потом холодной водой, и закончив на этом свое мытье, отправился домой, прикрывая грязным бельем низ живота. От распаренного тела еще шел пар, когда он вошел в избу, где одел на себя чистое починенное белье.

Ребята прибежали в нижнем белье, чистые и раскрасневшиеся.

Бабушка мылась последней. Несмотря на свои преклонные годы, она еще крепко парилась. Чтобы ее старое тело, пропыленное и словно задубленное от лежания на печи, перестало чесаться, его надо было основательно пропарить. Но сама бабушка уже была не в силах хлестаться веником, и Хуоти второй год ходил ее парить.

— Повыше, еще повыше, — приговаривала Мавра. Ей нравилось, как внук проходился горячим веником по ее морщинистой спине. — Ух, ух. Дай бог тебе счастья… долгий век… красивую невесту… Вот здесь, под лопаткой… Ух, ух.

Напившись чаю после бани, Поавила сидел на лавке и курил.

— Господи! — заворчала бабушка, едва переступив порог. — У самого изба полна детей, а он… как руочи… и в красном углу.

Оторопев, Поавила поперхнулся дымом и, закашлявшись, пошел к камельку.

— Прости, господи, меня грешную, — бормотала бабушка, ополаскивая руки после бани под рукомойником.

Под окном с удочкой на плече пробежал Ханнес.

— Пулька-Поавила, Пулька-Поавила! — крикнул он, состроив рожицу.

Хуоти выбежал из избы. Вскоре он вернулся со слезами на глазах, с разбитым носом.

— Это Ханнес тебя? — спросила мать.

— Ханнес… камнем, — захныкал Хуоти.

Отец сердито швырнул окурок на шесток и схватил Хуоти за волосы:

— Если еще раз придешь со слезами, то получишь ремня. Так и знай. Какой же ты мужчина… Эх! Весь в мать…

V

После бани Хуоти хотелось поиграть с мальчишками в рюхи, но пришлось отправиться тянуть невод.

В деревне уже наступила тишина. Лишь время от времени из загонов, где отдыхали коровы, доносилось беспокойное звяканье колокольчиков. Зато на озере царило оживление. Погода стояла хорошая, и лодки одна за другой покидали причалы.

— Послал бы святой Петри рыбки, — вздохнула Доариэ, затаскивая в лодку невод. Жена Хёкки-Хуотари перебирала его в другом конце. У середины вешал, под развесистой березой, лодки столкнулись носами. Паро протянула весло. Доариэ ухватилась за него и подтянула лодки вплотную одну к другой. Прежде чем отправиться на озеро, она обмакнула в воду конец мотни и побрызгала на устои вешал — чтобы водяной дал побольше рыбы. Затем бросила мотню в лодку и, упираясь шестом в дно, оттолкнула лодку от берега. Хуоти и Иро начали грести. Микки — его тоже взяли с собой — лежал на носу лодки, свесившись над водой, и старался схватить рукой камышинку.

— Микки, свалишься, — предупредила мать.