— Ты, никак, дрался? — спросил Пекка, заметив под глазом у Теппаны огромный синяк.
Теппана махнул рукой: мол, бывает.
Вдруг все замолчали: из соседней комнаты послышались стоны, потом кто-то забарабанил в перегородку.
— Неужто у ней началось…
Матрена бросилась к соседям.
— Папа, сходи скорей за тетей… — через некоторое время крикнула она из-за перегородки.
— Ну и жизнь пошла нынче… — закряхтел Фомич. — Одних убивают, других на место рожают.
Когда он ушел, Пекка сказал Теппане:
— А тесть-то мой воевал вместе с Иво, сыном Пульки-Поавилы. На одной батарее служили. Даже хоронил Иво. Говорит, он и письмо послал родным. Как узнал, что я тоже из Пирттиярви, так и рассказал…
— Гляди-ка ты, — удивлялся Теппана. — Я передам Поавиле да Доариэ.
— А когда ты едешь?
— Завтра утром, — ответил Теппана. — Надо торопиться, пока под замок не посадили.
…Вечером он погрузил в сани полученное со склада продовольствие и рано утром отправился в путь.
Дорога была хорошая, метель, к счастью, прекратилась. Не зря старые люди говорят, что снегопады — к оттепели, морозы — к непогоде, а пурга перед морозом.
Хилиппу Теппана так и не встретил. Слышал только, что тот был в Кеми и вчера уехал. Ну и черт с ним…
Сзади послышался звон бубенцов. Кто же это так весело едет? Обернувшись, Теппана разглядел, что упряжка украшена разноцветными лентами. Цыгане! Сани вихрем промчались мимо и скрылись за поворотом.
Если бы они ехали медленней, Теппана, конечно, узнал бы в цыгане… опять же Соболева, а в молодой красавице, закутанной в черную шаль, он мог бы узнать жену бывшего секретаря Кемского Совета, убитого прошлым летом возле собора.
Где-то между Подужемьем и Паанаярви Соболев свернул налево. Леса и деревни западнее железной дороги считались ничейной землей. А цыгане, как известно, не признают никаких властей и границ.
III
Прошло уже несколько недель, как немногочисленный отряд Донова отошел от Сороки к реке Онде. Взорвав мост через Онду, отряд занял оборону на берегу реки. Осталась здесь и часть финских красногвардейцев из отряда Вастена. Сам Вастен поехал в Медвежью Гору набирать новых добровольцев. Из Медгоры и Петрозаводска начало прибывать подкрепление, но первое время питерским и финским красногвардейцам и железнодорожным рабочим из Сороки приходилось своими силами сдерживать продвижение противника.
Николай Лонин вместе с матерью поехал в Петрозаводск — надо было доставить эвакуированное из Сороки государственное имущество и предупредить о нависшей над городом опасности.
В те самые минуты, когда Лонин выехал со станции Сорока в поезде с эвакуированными, в Петрозаводске открылся чрезвычайный съезд Олонецкого губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов.
В Петрозаводске в это время положение было тяжелое.
В городе, помимо местных белогвардейцев, скрывалось немало агентов, засланных интервентами. На Сенной площади перешептывались спекулянты: «Плохи дела у Советов. Что? Вы не слышали? Не знаете, что англичане уже в Медвежьей Горе?»
Хлеба в городе выдавалось по четверти фунта на душу, да и то не каждый день. Всего неделю назад закрутка махорки на базаре стоила шестьдесят рублей, теперь за нее платили вдвое дороже. Обо всем этом шел откровенный разговор на дискуссии, которая велась в актовом зале бывшей канцелярии губернатора и которую полуголодные делегаты чрезвычайного съезда Советов продолжали в коридорах здания. Большинство делегатов составляли крестьяне, прибывшие из разных волостей, кто на своей лошади, кто пешком. Мужики внимательно слушали, что говорили представители различных партий, но не всегда они могли уяснить себе, кто же из них все-таки прав. А когда состоялось голосование, председателем губернского Совета оказался избран представитель левых эсеров.
Это случилось в тот день, когда в Петрозаводск прибыл последний эшелон с беженцами из Сороки. Эшелон отвели на запасный путь, где стояли и другие составы с эвакуированным с севера государственным имуществом и беженцами. На станции скопилось несколько сотен эвакуированного мирного населения — мужчин и женщин, стариков и детей. Часть их жила в теплушках, часть осталась в зале ожидания на станции, а часть ютилась, где придется.