По городу проходил сбор одежды и перевязочных материалов для Красной Армии. Организовывались торжественные проводы уходящих на фронт частей.
В то же время продовольственное положение в городе настолько ухудшилось, что жены рабочих Онежского завода собрались у завода и, закрыв все ворота, заявили, что они не выпустят своих мужей с территории завода, пока у их детей не будет хлеба.
— Детишки дома сидят голодные! — кричали они.
В эти критические дни Лонин и был назначен политическим комиссаром этого крупнейшего в Карелии завода, бывшего Александровского, который в первую годовщину Октябрьской революции был переименован в Онежский.
Донов, задумавшись, сидел над схемой обороны. Больших боев, к счастью, еще не было… Только бесконечно так продолжаться не может… — размышлял он про себя.
Емельян не мешал своему начальнику думать. Сам он чистил винтовку. Почистить ее, конечно, следовало сразу же, как только он вернулся, не дожидаясь, пока Донов об этом напомнит. Но надо же было рассказать ребятам, что с ним случилось в той деревушке… ему пришлось там даже пострелять… О винтовке он, конечно, и сам бы потом вспомнил…
Наконец, Емельян протянул винтовку Донову.
— Глянь-ка.
Донов одним глазом взглянул в ствол.
— То-то, — сказал он. — Пример надо показывать новичкам.
Его подразделение уже считалось не красногвардейским отрядом и даже не батальоном железнодорожной охраны. Несмотря на свою немногочисленность, оно носило наименование полка. А раз полк, значит, и дисциплина должна быть военная. Поэтому Донов и требовал от своих старых, закаленных бойцов, чтобы они служили примером для свежего пополнения.
Емельян взглянул в окно.
— Едут!
На опушке леса появились сани.
Донов отложил в сторону схему обороны и тоже стал всматриваться в подъезжающих. В санях сидело трое: два незнакомых человека и разведчик из его отряда. Ехали не те, кого Донов ждал уже несколько дней. Соболев и Вера должны были давно вернуться. Неужели Соболев попался или, может, что-нибудь случилось с Верой?
— Тпру! — раздалось на улице, и минуту спустя в избу вошли два крестьянина в сопровождении вооруженного винтовкой красноармейца с пышными усами.
— Мимо нас проехали, — стал докладывать усач. — Мы им: стой! Черт их разбери, кто такие. К тебе, говорят, дело, мол, есть.
— Есть, есть, господин, то бишь товарищ начальник, — сбивчиво начал один из мужиков, засунув руку за пазуху. Покопавшись, он вытащил смятый конверт с сургучной печатью. — Вот. Пришлось доставить — заставили. А что было делать…
Донов вскрыл пакет и стал читать письмо, написанное ровным аккуратным почерком. Взглянул на подпись: «Командующий союзными войсками Сумского участка фронта Годсон». Донов усмехнулся. Опять встретились! Он-то помнил, как этот самый капитан Годсон арестовал его на станции Кемь, отобрал наган… Вряд ли он отпустил бы его теперь, попадись Донов к нему в лапы…
— Игнат! Отведи их в караулку, — велел Донов усачу.
— Ты что, заарестовать нас хочешь? — испугались мужики. — А ответ? Аглицкий генерал-то, он ведь…
— Не волнуйтесь. Будет ответ, — успокоил, их Донов. — Сперва его надо написать.
Когда мужики вышли в сени, он задержал Игната и сказал тому тихо, чтобы он глаз не спускал с этих мужиков. Чего не бывает… Потом начал читать письмо сначала.
— От кого? — распирало любопытство Емельяна.
— Потерпи — узнаешь, — буркнул Донов. — Сходи в первую роту. Скажи, чтобы все, кто не в наряде, шли на собрание. И ребят Харьюлы тоже позови.
Когда Емельян вошел в караулку, там шел оживленный разговор. Красноармейцы наперебой что-то доказывали крестьянам, которых Игнат только что привел сюда. Один из мужиков отмалчивался и слушал, понурив голову. Другой спорил, не соглашался.
— …То-то и оно. Вечером власть советская, а спать ложишься и не знаешь, чья власть будет утром, — опять заговорил мужичонка, щуря веселые глаза. — Вот поди и поддерживай ее. Нет, пока что ваша советская власть еще шатается, силенок у нее маловато…
Емельян послушал, послушал, потом вдруг подошел и, взяв мужичонку за ворот, приподнял со скамьи.
— Ну как? Маловато силенок у Советов?
— Отпусти, дьявол. Много у нее силы, много, — взмолился крестьянин.
В избе грянул дружный смех. Когда красноармейцы перестали смеяться, Емельян передал им приказание Донова и пошел объявлять о собрании в другие дома. Красноармейцы стали собираться: кто надел старую потрепанную шинель, кто ватник, а кое-кто крестьянскую свитку. Изба тотчас опустела. Остались только Игнат и крестьяне.