— Пошел за санитарками ухаживать, — сказал красноармеец, ругавший комиссара. — Когда нам выступать? Я еще не успел валенки подшить.
Многие из красноармейцев оставались еще в зимнем обмундировании и были, конечно, недовольны. Неужели придется отправиться в поход в тяжелых валенках? Да и стоит ли тащиться десятки километров по мокрому глубокому снегу? Не лучше ли переждать неделю-другую, пока не вскроется река Кемь, и затем отправиться на лодках? У начальства свои планы. Им-то что! У них новые сапоги и обмундирование суконное. И вряд ли все пойдут, кое-кто останется здесь, в Подужемье, — рассуждали ребята.
Харьюле тоже не надо было чинить своего обмундирования, оно у него было новенькое. Он получил его недавно, недели две назад, когда закончил курсы командиров при Интернациональной военной школе в Петрограде. В новых сапогах, в зеленом суконном мундире вид у него был важный. Да и вообще за последнее время он сильно переменился.
— Стал что таракан, который сидит в щели камина в богатом доме и тоже мнит себя господином, — издевались ребята из интендантского взвода над Харьюлой, когда он ушел. — Вынюхивать пришел, сволочь…
Харьюла хотел заглянуть и к санитаркам, но, подумав, направился прямо в штаб полка.
Через три дня в Подужемье приехала комиссия из политотдела дивизии. Факты, которые сообщил в своем рапорте комиссар полка, подтвердились. Комиссия установила, что командир интендантской службы полка занимался не только хищением продуктов питания, но и прямым подстрекательством. Оказалось, он агитировал красноармейцев отказаться от выступления: «Разве можно отправляться в путь в распутицу, да еще в таком рванье?» — говорил он. А сам не ударил пальцем о палец, чтобы доставить из дивизии новое обмундирование. Интенданта взяли под стражу и отправили в военный трибунал. Больше в полку он не появлялся. А через несколько дней из Кеми начало поступать продовольствие и целое, хотя и бывшее в употреблении, обмундирование.
Подходил Первомай, но оставаться на праздник в Подужемье они не могли. Шли последние приготовления. В рюкзак надо было уложить продовольствие на две недели, 250 патронов и все остальное, что необходимо бойцу во время дальнего рейса.
Лед на реке стал таким ненадежным, что не стоило даже пытаться переехать через реку на лошади. Пришлось оставить обоз и мобилизовать в Подужемье женщин нести грузы. Степаниду тоже мобилизовали.
— Ох и бестолковый же ты! — бросила Степанида Харьюле, складывая в кошель пулеметные ленты и части пулемета.
— Почему? — спросил Харьюла в недоумении, потом понял, на что намекала Степанида: дескать, он, Харьюла, должен был бы заступиться за нее, сказать, что она не может пойти, сослаться на что-нибудь…
— А прошлый раз ты был другой, — вздохнула Степанида, завязав кошель. — Помоги поднять на спину.
Рано утром первая группа спустилась на рыхлый лед реки. Растянувшись длинной цепочкой, красноармейцы один за другим исчезали в лесу на том берегу. Не в первый раз они отправлялись в дорогу с винтовкой и тяжелым рюкзаком за плечами, не зная, вернутся ли обратно живыми. Но, пожалуй, впервые им пришлось выступить в поход в такую распутицу, да еще пешком. И хотя было не до песен, Харьюла стал вполголоса напевать:
Он знал, как важно было сейчас своим личным примером подбодрить ребят, быть самому веселым и бодрым. Одним своим видом он может больше поднять дух, чем длинными речами.
В начале пути, по скованному ночным морозом насту, шагалось легко. Но затем снег стал подтаивать. И чем глубже проваливались ноги, тем длиннее казались версты.
Хилье натерло плечо. Она остановилась, с трудом переводя дыхание.
— Устала? — спросила, подходя, Степанида.
Рядом со Степанидой Хилья выглядела хрупкой и беспомощной. Хилья не была неженкой, с юных лет ей пришлось самой зарабатывать себе на жизнь на текстильной фабрике, но работа ткачихи все-таки не шла ни в какое сравнение с крестьянским трудом, которым приходилось заниматься Степаниде. Оставшись вдовой, она сама и навоз возила, и пахала, и косила.
— Давай сюда сумку, — сказала Степанида повелительно.
Но Хилья, превозмогая жгучую боль, потащилась дальше.
Почти в самом конце колонны шел Кюллес-Матти. Он катился как колобок на своих с детства кривых йогах. Поравнявшись с женщинами, он спросил у Хильи:
— Ты что, плачешь? По мамочке соскучилась? Давай-ка, девка, сюда твою сумку.
В густых ельниках лежал еще толстый снег, но лесные ручьи местами уже разлились.