За ночь снег еще подмерзал, и в лес утром можно было бы съездить на лошади, но Пулька-Поавила боялся, что может не выдержать лед на заливе. Поэтому он и не стал просить у соседей лошади, а впрягся в сани вместе с сыновьями, и они отправились в лес за остатками сена. Поавила надеялся, что сможет там, в весеннем лесу, хоть на время избавиться от тревожных мыслей, которые не давали ему покоя с тех пор, как он вернулся из Ухты. До пожни было верст пять, и Поавила рассчитывал, что они успеют вернуться до того, как наст размякнет. Пожалуй, они успели бы, не затокуй на обратном пути около Вехкалампи у самой дороги глухарь.
— Подождите здесь, — сказал Поавила сыновьям и взял с воза винтовку.
Токование раздавалось где-то совсем близко, в ельнике. Поавила старался ступать как можно осторожнее, чтобы скрипом снега не выдать себя. Впереди показалась прогалина и… Пулька-Поавила не мог не застыть в восхищении… Какие красавцы! Но что поделаешь! Подобравшись еще ближе, он прижался щекой к прикладу, прицелился и выстрелил. «Нет, этой штукой много не поохотишься», — подумал он, разглядывая подстреленного глухаря. Но все-таки он был доволен тем, что захватил с собой винтовку.
— Ого! — сказали ребята, когда отец дал им подержать тяжелого глухаря.
— Есть что положить в чугунок, — с довольным видом сказал Поавила, укладывая винтовку на сено. Потом они опять впряглись в сани.
Сани еще не проваливались, но ноги начали увязать с каждым шагом все глубже. Однако Пулька-Поавила упорно тащил воз вперед: в хлеву стояла голодная корова и ждала сена, а дотянуть до лета они могли лишь благодаря буренке.
До деревни было недалеко. Вон она виднеется там, за заливом, сквозь заиндевелые ветви берез и кустарника. Под гору сани съехали легко, но на заливе второй полоз сразу же провалился и из-под снега брызнула вода.
Доариэ стояла на дворе и ждала уехавших за сеном. Пора бы им уже вернуться! Заметив, что муж и сыновья уже на заливе, она поспешила навстречу. И так они потащили воз всей семьей. Увязая в мокром снегу, насквозь промочив ноги, они дотащили сани до берега. Но поднять их на косогор уже не хватило сил.
— Оставим здесь, — предложила Доариэ. — Отсюда можно перетаскать и на руках.
Забрав охапку сена, она пошла вверх по косогору. Муж и сыновья последовали ее примеру.
— Смотрите у меня, не трусите сено, — строго предупредила она мужчин, оборачиваясь.
Пока мать давала корове сено, Микки успел выпотрошить глухаря. Вернувшись из хлева, Доариэ стала резать глухаря на куски.
— Пока нам сена хватит, а там глядишь и снег растает, — говорила она.
Прошло несколько дней, и снег начал быстро таять. Старые люди говорят, что если появилась проталина величиной с коровью шкуру, значит, скот уже не пропадет от голода. Оттаявшей земли в лесу было намного больше. Так что о скотине уже можно было не беспокоиться. Зато настали другие заботы. Пульке-Поавиле было над чем поломать голову. Скоро начнутся полевые работы, а лошади нет, да и семян тоже, и неизвестно, где их взять. И новую избу надо бы строить.
Поавила решил начать с избы. Хоть бы подвести ее под конек.
Чем выше поднимался сруб, тем труднее становилось поднимать бревна. Пулька-Поавила и Хуоти сидели верхом на срубе и тянули на веревках вверх бревно. Проходивший мимо Срамппа-Самппа подошел к ним и стал помогать, подпирая бревно шестом, сначала с одного, затем с другого конца. От натуги старик чуть не задохнулся и никак не мог отдышаться.
— Не знаю, что с моей грудью, совсем замучила… — прохрипел он, когда бревно, наконец, уложили на место и Пулька-Поавила с Хуоти спустились вниз перекурить.
— Доведет эта хворь тебя до могилы, — сказал Пулька-Поавила Самппе.
— Скрипучее дерево долго живет, — ответил старик. — Я еще доживу до твоего новоселья, чтобы прийти пожелать тебе хорошей жизни в новой избе — ржаного хлебца вдосталь поесть да березовых дровишек вдоволь пожечь.
К ним подошел Хёкка-Хуотари.
— Боюсь, тебе, Поавила, не достроить избы, времена лихие настают… — заметил он.
— Да, пожалуй, — согласился Поавила и посмотрел выжидающе на соседа: с какой тревожной новостью Хуотари опять пришел?
— Помнишь, я тебе говорил: не торопись, пусть хоть немного прояснится, — продолжал Хёкка-Хуотари. — Живешь и не знаешь, что завтра будет.
Они поговорили о событиях последних дней, порассуждали о том, чего можно ожидать, посетовали, что им, простым необразованным крестьянам, трудно уразуметь все, что теперь творится на белом свете.