— Рехнулся, бедняга, — вздохнул кто-то.
Хёкка-Хуотари перемахнул через несколько изгородей и скрылся за пригорком.
— Совсем буйный.
— А у буйного силы много.
Через полчаса Хёкка-Хуотари снова появился. Он шел медленно, опустив голову, с бессмысленным выражением в глазах. Увидев Харьюлу в военной форме, он остановился. Глаза его блеснули, и что-то промычав, Хёкка-Хуотари схватил косу, стоявшую у стены избы.
Харьюла успел увернуться. Отбежав несколько шагов, он оглянулся. Хёкка-Хуотари приближался к нему с занесенной косой. Тут подоспели мужики и схватили его. Убедившись, что ему не вырваться из их крепких рук, Хёкка-Хуотари сразу стих, словно обмяк. Коса выпала из его рук.
— Били его. Вон следы, — сказал Ховатта, сняв с отца в избе смирительную рубаху.
В то утро, когда «освободительная армия» отступала через Пирттиярви, Хёкка-Хуотари еще до прихода белых ушел в лес за лошадью — подходила осенняя страда. В лесу ему встретились белые, и Ханнес шепнул своим товарищам, что это — отец «карельского царя». Отступавшие знали, конечно, кто подготовил им в Пирттиярви такую встречу, и, не имея возможности отомстить самому Ховатте, они схватили его отца и увели с собой.
— Надо отправить в Петрозаводск, — предложил Харьюла.
— Куда? — испуганно спросила Паро, вытирая слезы уголком платка. Она не знала, где такой город.
— Ближе нет психиатрической больницы, — пояснил Харьюла.
Ховатта сходил в лес за лошадью. На следующее утро он запряг лошадь и хотел везти отца в Вуоккиниеми, чтобы оттуда отправить дальше. Но отец отказался садиться в телегу, как Ховатта его ни уговаривал. Пришлось сбегать за Поавилой, которому Хёкка-Хуотари позволил связать руки. Так, со связанными руками, и повез Ховатта отца. Вместе с ними поехали Хилья и еще один красноармеец-санитар.
Паро стояла во дворе, обливаясь слезами, и долго смотрела на дорогу, хотя телега уже давно скрылась за пригорком. Она укоряла себя, что слишком часто была несправедлива к мужу, обижала его, была неласкова.
— Что мы плохого сделали? За что господь нас так наказывает?
— Говорят, буйные поправляются быстрее, — утешала ее Доариэ.
После того, как противник был изгнан и из Пистоярви, шестой финский полк получил приказ вернуться в Кемь. Прошел слух, что им предстоит отправиться на польский фронт. Харьюла и его ребята попрощались с пирттиярвцами и тоже выступили в путь.
Провожали их всей деревней.
— Славные ребята, — сказал Теппана, махая рукой уходившим красноармейцам.
В Вуоккиниеми опять начал действовать волостной Совет, и от него вскоре прислали весть, что в Петрозаводске открываются учительские курсы на финском языке и туда нужно направить кого-нибудь из парней или девушек, желающих учиться.
— Надо послать Хуоти, — предложил Теппана на заседании Совета — в Пирттиярви тоже был выбран свой Совет.
Пулька-Поавила был не против. Наоборот, он давно лелеял надежду, что сын его научится жить умнее, чем он.
Дома он сказал жене:
— Пусть едет парень. Уж как-нибудь мы с Микки управимся с осенними работами.
Приближалась осень. Брусника поспела и ее начали собирать на зиму. У Доариэ тоже ее было с полкадушки. Начинался и осенний лов ряпушки. Они тоже поставили сети. Доариэ испекла из ряпушки рыбник — на дорогу Хуоти. Приготовила туесок брусники. С этими припасами — с рыбником и брусникой — и проводила она сына в дальний путь. Больше ничего у нее не было.
— На чужое добро не зарься, — напутствовал Пулька-Поавила сына словами, которыми в свое время провожала в путь его самого покойная мать. — Хотя, конечно, там в России хлеба хватает, — сказал он на прощание.
— Веди себя там по-хорошему, — просила Хуоти мать, обнимая его со слезами на глазах. — Хорошему учись, плохого берегись.
Жена Хёкки-Хуотари тоже пришла проводить его. Ей так хотелось, чтобы Хуоти стал ее зятем, да вот дочь все дело испортила!
— Сходи, проведай там моего мужика, — попросила она. — Может, уже лучше ему стало.
Наталия ушла в лес за ягодами. Она собирала бруснику возле самой дороги, то и дело поглядывая в сторону деревни. Увидев издали Хуоти, она пошла ему навстречу с таким видом, словно возвращалась из лесу.
— Ты?! — обрадовался Хуоти.
Девушка достала из-за пазухи варежки и, потупясь, протянула их Хуоти.
— Возьми, скоро зима…
Хуоти прижал Наталию к груди и поцеловал ее в губы.
— А я никуда не пойду! — вырвалось у него вдруг.