— Только ростом поменьше, — согласился Пекка.
После обеда они стали вспоминать свое недавнее детство, которое прошло на одних тропинках, на одних полянках, на одних озерках. Пекка расспрашивал обо всем. И о том, кто в деревне жив, а кто умер. И о том, клюет ли окунь на Вехкалампи. И о том, какой урожай был в этом году. Хуоти обо всем рассказывал. Не рассказал только о том, как они попрощались с Наталией, когда он отправлялся в Кемь.
— А как же быть с билетом? — встревожился Хуоти.
— Как-нибудь достанем, — успокоил его Пекка.
Без помощи Пекки Хуоти вряд ли удалось бы уехать в тот день. Когда он показал кассиру свое командировочное удостоверение, тот отказался признать его действительным, потому что документ был выписан на финском языке. Хорошо, что с Хуоти был Пекка. Он сходил к начальнику станции и достал билет. Когда пришел поезд, Хуоти пришлось поработать локтями, чтобы протиснуться через густую толпу к вагону, потому что желающих уехать было очень много. Когда, наконец, ему удалось забраться в вагон, он увидел из окна Пекку. Пекка стоял на перроне, махал рукой и что-то кричал ему. Но Хуоти не расслышал его слов. Потом Пекка стал медленно удаляться куда-то вместе с перроном.
Бараки, склады, скалы и корявые сосенки поплыли мимо вагонного окна, убыстряя свой бег. Промелькнул порог. А потом пошли болота с редкими островками леса. Через ровные промежутки замелькали столбы. Потом стемнело, и телеграфные столбы перестали мелькать за окном. Мимо пролетали только длинными огненными чертами яркие искры.
Хуоти заметил, что один из беспризорников забрался на багажную полку, и последовал его примеру. Внизу сидели люди и разговаривали.
— О господи, дожили! — вздыхала какая-то женщина. — Православные кониной питаются…
— А в Петрозаводске, говорят, конины и той нет, — отвечала другая женщина. — Все начисто съели. Хоть помирай, ничего не достанешь. Людей-то теперь хоронят, не отпевая. И платить надо 980 рублей.
Слушая разговор женщин, Хуоти вспомнил слова отца, сказанные ему на прощанье: «Там, в России, хлеба хватает». Теперь Хуоти встревожился. Его начало беспокоить, что же с ним будет. А может быть, эти женщины преувеличивают?
На нижней полке сидели двое мужчин, один из них был в черной кожанке. Они говорили о каких-то артелях лесорубов, о каком-то генерале Врангеле, о землетрясении, которое случилось где-то в Аргентине и уничтожило целых три города вместе со всеми жителями.
Поезд остановился на какой-то станции, и в дверях купе появился красноармеец с винтовкой в руке.
— Освободите купе! — приказал он.
— В чем дело? Почему? — запротестовал человек в кожанке. — Мы агитаторы. Я не уступлю своего места. Я не позво…
Красноармеец щелкнул затвором.
— Емельян, оставь их, пойдем в другое купе, — сказал другой красноармеец. Но Емельян не уступал. Он повторил еще строже:
— Агитаторы, марш из купе. Слышали?
— Братья-товарищи, мы уйдем. Только дайте нам собраться, — растерялся человек в кожанке. — Вы же видите, какие у нас тяжелые вещи.
Когда агитаторы и женщины со своими мешками и чемоданами ушли из купе, Емельян и его товарищ заняли их места. С ними был и третий человек — в гражданской одежде, с усталым видом, все время молчавший. Красноармейцы не спускали с него глаз. Видимо, это был белый офицер из армии Миллера. Этих офицеров еще немало укрывалось повсюду. А, может быть, еще какой-нибудь контрреволюционер? Из-за этого арестованного красноармейцы и велели освободить купе.
Хуоти тоже спрыгнул с багажной полки и ушел в другое купе. Там он собрался было подняться на багажную полку, но она оказалась занятой. К счастью, на нижней полке люди потеснились, и Хуоти удалось сесть. Страшно хотелось спать. Хуоти не заметил, как глаза сами собой закрылись и голова его опустилась на плечо соседа.
Утром Хуоти проснулся от громкого детского голоса, запевшего в коридоре вагона. В купе вошел тот самый босоногий мальчуган, который на станции Кемь просил у Хуоти закурить.
— Христа ради, — протянул мальчик жалобным голосом, протягивая рваную шапку.
Хуоти сразу же вспомнилась Наталия, точно так же ходившая просить подаяния перед войной. Она тоже просила Христа ради.
Одна из женщин спросила у мальчугана, где его отец.
— На Мудьюге умер.
Хуоти стало жалко мальчика. Ему хотелось тоже что-то дать ему, но у него у самого ничего не было.
Уже совсем рассвело, и опять можно было сидеть у окна и смотреть на плывущие мимо незнакомые места. Здесь было больше, чем на севере, лиственного леса. Березы и ивы, росшие вдоль речек и ручьев, еще не сбросили листьев, но листва была местами желтая. Все чаще мимо мелькали деревни и станции.