Хуоти вел урок в школе. Вдруг приотворилась дверь, и Хуоти увидел двух латваярвских мужиков, знаками вызывавших его в коридор. По озабоченным лицам мужиков Хуоти понял, что они пришли по какому-то важному делу.
— Будет лучше, если ты закроешь школу, — сказал один из них.
— Почему? — спросил Хуоти, подумав, что жители деревни недовольны его работой.
— Я только что с погоста, — сказал мужик. — Там опять новая власть, уже пятая, в Толлоёки убили милиционера. А волостной милиции удалось бежать. На двух лошадях уехали через Куйтти.
— А что толку идти против России, — заговорил другой. — Это же одно и то же, что против самого себя… А тебе, брат, лучше всего скрыться, пока не поздно. Схоронись куда-нибудь. В любую минуту могут прийти из-за границы. Говорят, они уже в Раате, готовятся… Граница-то теперь открыта.
Зимняя дорога из Каяни в беломорскую Карелию проходила через Суомуссалми и Раате, находившиеся почти на самой границе. Значит, «они» готовятся. Хуоти понял, кто такие «они», хотя мужики и не сказали, кого имеют в виду. Спасибо, что пришли и предупредили.
Отпустив учеников, Хуоти стал на лыжи и пошел в Пирттиярви.
Он прошел примерно половину пути, когда сзади послышался звон бубенцов. Со стороны границы на полной рыси ехали на двух лошадях.
Хуоти сошел с дороги на обочину.
— Тпру-у, — остановил возница лошадь. — Куда, молодой человек, путь держишь?
— Домой, — Хуоти сразу понял, что это были за путники. — Был в гостях в Латваярви у тети.
— В гостях у тети? — переспросил сидевший в санях человек. — В Карелии еще живут старые добрые традиции.
Человек вытащил из кармана какую-то бумажку и протянул ее Хуоти.
— Прочитай и дай другим прочитать. Ну, поехали.
запел возница, дернув за вожжи.
Хуоти остался стоять на месте.
донеслось до него.
Когда сани исчезли за поворотом, Хуоти взглянул на листовку, напечатанную на машинке:
«Братья и сестры! Карелия — карелам! Настал час… Ты карел или коммунист?..»
Скомкав листовку, Хуоти хотел ее выбросить. Но потом подумал, что те, кто дал ее, могут остановиться в Пирттиярви и поинтересоваться, где листовка. А стоит ли вообще идти в деревню, если они там? — заколебался он.
В деревне путников уже не было, они так торопились, что не останавливались даже покормить лошадей.
— А отец все еще не вернулся, — сказала Хуоти расстроенная мать.
После того, что Хуоти услышал в Латваярви, он боялся, что с отцом случилась беда. С матерью своими опасениями он не стал делиться.
— А Теппана дома? — спросил он у нее.
— Вчера с Ховаттой и Харьюлой куда-то ушли.
— Мама, — сказал Хуоти и замолчал.
— Что, сыночек? — спросила мать и внимательно посмотрела на него.
— Мне тоже надо уйти.
— Куда? — переполошилась мать. — Ведь ты же только что пришел.
— Могут прийти и… — Хуоти не договорил.
— Чего ты боишься? — заговорила мать. — Ведь ты никому ничего плохого не делал. Не покидай меня, не оставляй в горе и печали одну-одинешеньку. Все об отце думаю, беспокоюсь о нем, а если еще и ты…
— Не плачь, мама, — стал Хуоти успокаивать мать. — Я тебя не оставлю. И отец вернется. Может, он остался у красных.
От этой мысли ему и самому стало как-то легче. Так они и начали жить в надежде, что отец у красных, что, может быть, Хуоти тоже никто не тронет. Деревенька-то забытая богом, может быть, удастся ему и здесь дождаться красных. Ведь долго-то так быть не может.
О том, что происходило на белом свете, сюда, в глушь, далекими отзвуками доносились лишь слухи. Как и раньше. Только теперь вести распространялись намного быстрее и ждали их с бо́льшим нетерпением. Поговаривали, что там-то и там-то опять убили учителя. Дошел и такой слух, что якобы убит и Пулька-Поавила. Застрелили, когда возвращался домой. Жена Хёкки-Хуотари где-то слышала об этом и, конечно, тотчас же прибежала к Доариэ. Доариэ бросилась к Хилиппе. Ведь он всегда все знает.