Ристо Богданов был теперь руководителем отдела просвещения Ухтинского ревкома.
На следующий день Хуоти пришел в ревком.
— Если хочешь, можешь остаться работать у нас, — сказал ему Богданов. — Есть место секретаря в нашем отделе. Ты подойдешь.
— Я не могу остаться, — отказался Хуоти. — Мама болеет.
— Ну, тогда будешь учить детей в своей деревне, — предложил Богданов.
Хуоти согласился. Когда они договорились обо всем, Богданов обратился к нему с еще одной просьбой.
— Вот что я еще попрошу. Начни собирать и записывать всякие пословицы, поговорки, какие услышишь у себя в деревне, а потом посылай мне. Да они и тебе пригодятся в твоей работе. Подожди еще…
Богданов достал из стола мандат делегата Всекарельского съезда депутатов, выписанный на имя Павла Реттиева, и…
— Шелковый платок?
— Наверное, маме твоей купил, — сказал Богданов.
Хуоти не решился возвращаться домой на лыжах: лед вот-вот должен тронуться. Он решил дождаться, когда озеро растает и можно будет поехать на лодке. Тем временем он знакомился с Ухтой. В селе было много разрушенных домов. Из развалин на одном из пепелищ из руин сгоревшего хлева торчали обугленные конечности коровы. Бежавшие оставили открытыми картофельные ямы, и из них несло сладковатым запахом замерзшего картофеля. Во всем селе осталось с десяток семей. Все остальные жители Ухты ушли в Финляндию. Кто по собственной воле, кого угнали. Одним из оставшихся был чернобородый человек, прочитавший на братской могиле молитву. Теперь Хуоти знал, почему этот человек ведет себя так странно. Оказывается, он был в Сибири, на каторге.
— Обманом они туда народ угнали, — говорил хозяин дома, в котором остановился Хуоти. — Калачом заманили. Но только ненадежны их обещания, что обручи на рассохшейся бочке.
Через несколько дней Хуоти смог отправиться домой. Дома уже беспокоились.
— А я уже всякое думала, — упрекнула его Наталия.
Люди собрались послушать новости, повспоминать Пульку-Поавилу.
— Молодым пульку проглотил, вот и умер от пульки, — решила жена Хёкки-Хуотари.
— Всю жизнь он старался выбраться на ясные воды, — задумчиво проговорил Крикку-Карппа. — Да, вот как выбрался, — вздохнул он.
Теппана выспрашивал ухтинские новости. Хуоти рассказал, что видел и слышал. В Ухте будет построена электростанция. Подужемские лодочные мастера начали в Луусалми строить судно. В каждой большой деревне уже этим летом будет открыт кооператив. У них, в Пирттиярви, тоже.
— Ну тогда заживем, — сказал Крикку-Карппа, подмигнув Хёкке-Хуотари. — Только бы деньги были.
Хёкка-Хуотари молчал, качая на коленях внучонка, сына Иро. Ховатта тоже собирался прийти послушать новости, но ему пришлось отправиться в Вуоккиниеми, там начала работать пограничная комиссия.
— Скоро будут и деньги, — сказал Хуоти и достал из кармана новый серебряный рубль. — Вот такие.
В Ухте ему выдали аванс в новых деньгах.
— А он не фальшивый? — спросил Крикку-Карппа. — Дай-ка я погляжу.
Он постучал рублем о край стола, попробовал на зуб. Остальные тоже осмотрели монету со всех сторон.
— Серебряный, — подтвердил Теппана.
— А помнишь, ты говорил, что денег совсем не будет, — сказал Крикку-Карппа, все еще любуясь серебряным рублем. — Эге! Вот теперь и я начинаю верить в советскую власть. На твердую почву она становится. Ну что нам теперь не жить…
И в самом деле, что им теперь было не жить, дожидаясь лучших времен. Коровы в лесу, картошка посажена, сети поставлены, обещают заработки…
Доариэ жила прошлым. То, что было много лет назад, она помнила, словно это было вчера, а то, что было вчера, забывала сразу же. Вспомнила она и то, как Поавила, уходя коробейничать, пообещал принести ей шелковый платок.
— Обещал, да так и не принес, — вздохнула Доариэ.
Хуоти никогда не слышал, чтобы отец или мать говорили об этом обещании, но понял сейчас, что с ним связано что-то очень дорогое им обоим. Платок все еще лежал у него в кармане. Он никак не решался передать его матери.
— Мама, — сказал он тихо. — Вот… был… в кармане у папы.
Долгое время Доариэ не могла вымолвить ни слова. Только смотрела на цветастый платок с кисточками, потом разрыдалась и, прижимая платок к глазам, стала целовать его.
— Бедный Поавила, бедный Поавила…
В один из погожих дней Доариэ собралась поехать с Наталией на озеро.
— Оставайся дома, — сказал Хуоти. — Я поеду.
Учительша с дочкой были на берегу и стирали белье, когда Хуоти и Наталия пришли к лодке. Хотя дочь Самппы и была теперь женой Соавы Витсаниеми, в деревне ее по старой привычке продолжали называть учительшей.