— Скоро, глядишь, и хворост запретят собирать, — буркнул Поавила. Поглядев на изгородь, в которой под ногой Хёкки-Хуотари переломилась жердь, он добавил: — Изгородь-то совсем разваливается. И когда я только соберусь поправить ее…
Доариэ пораньше ушла с поля, чтобы успеть сварить на ужин кашу из ячменя нового урожая. Ведь зерно нужно было сначала высушить в печи, затем смолоть на ручном жернове. Когда Поавила с сыновьями вернулся с жатвы, каша стояла на столе. Каша из свежего зерна всегда считалась лакомым блюдом, но теперь она была горькая и мякинистая, какого-то зеленого цвета. Микки поморщился. Отец взглянул на него и буркнул:
— Ничего, переварится.
Была на столе и похлебка, сваренная из мяса Юоникки. Поавила принес домой мясо и шкуру подохшей коровы. Доариэ ела через силу. Она ни за что не взяла бы в рот это мясо, если бы не боялась, что муж рявкнет на нее.
Во время ужина в избу вошел Крикку-Карппа. На груди у него тускло поблескивала бляха лесника.
— Хлеб да соль! — поздоровался лесник.
— Милости просим, — ответил Поавила, откусывая мясо. Так как кровь из Юоникки вовремя не выпустили, мясо было темнее обычного и напоминало глухариное. Наверное, потому Крикку-Карппа и полюбопытствовал:
— Уж не Хуоти ли глухаря добыл?
Поавила посмотрел на Крикку-Карппу. Почему Карппу вдруг стало интересовать, что у него в печи варится? Прежде его это не касалось. Он и сам ловил силками дичь, как и все другие. Или, может, линейщики, остановившиеся у него, что-то говорили о Хуоти?
— Мне-то дела нет, кто и как охотится на птиц, по мне хоть силками, хоть еще чем-нибудь, — сказал лесник, заметив, что Поавилу всего передернуло. — Оно, конечно, запрещено, но… в мои обязанности это не входит. Мне главное, чтобы ребятишки в лесу пожар не устроили.
Выйдя из-за стола, Хуоти тут же при леснике взял с воронца пучок конского волоса и, закатав штанину, стал плести силки.
Наступила осень. Несколько дней подряд шел то дождь, то град. Однажды выпал даже снег, мокрый, тяжелый осенний снег. Но он тут же растаял, и вскоре опять установилась сухая погода, так что картофель удалось выкопать полностью и убрать в яму. Уродилось его, правда, немного. Были обмолочены и злополучные хлеба.
Поавила с женой просеивал зерно, на ветру. Ветер относил вместе с мякиной и половину ячменя, такие легкие были зерна в этом году. Темно-русая борода Поавилы от густой пыли стала сплошь серой, такой же серой, какой представлялась ему вся жизнь.
Начало уже темнеть, хотя не было еще и трех часов. Пришел из школы Хуоти. Оставив в избе потрепанную матерчатую сумку, он побежал в ригу, где вчера вечером положил печься в золу несколько картофелин. Увидев сына, Доариэ всполошилась:
— Подрался, что ли?
Хуоти не собирался ничего говорить родителям о том, что произошло в школе, но пришлось рассказать. Все равно узнают…
Наталия, та самая черноволосая девочка, которая в Ильин день приходила в дом Пульки-Поавилы просить милостыню, в школе сидела за одной партой с Иро. И по внешности и по характеру девочки были очень разными. Тонкие, плотно сжатые губы Иро свидетельствовали о том, что она унаследовала от матери строптивый характер, силу воли и настойчивость. И в голубых глазах проглядывало упрямство и своенравие. Когда она смеялась — а смеяться она любила — нельзя было не залюбоваться ее красивыми зубами, на редкость ровными и белыми. Она часто играла с мальчишками и давала сдачи, если кто-то пытался обидеть ее. Поэтому мальчишки ее и не трогали. Зато Наталию обижали часто. Внешне Наталия была привлекательнее, чем Иро: черные глаза, мягкие пухлые губы, нос прямой, тонкий… Но она была из самой бедной семьи, ходила всегда плохо одетая, улыбалась редко. Дома она играла и резвилась, а в школе даже в двери входила бочком, будто боялась кого-то, и в играх своих сверстников редко принимала участие. Дети из зажиточных домов насмехались над ней. Вот и сегодня, когда девчонки на большой перемене выбегали из класса, Ханнес подставил Наталии в дверях подножку и еще подтолкнул так, что она упала и разбила в кровь губу. Девочка не посмела даже заплакать. Закрыла уголком платка рассеченную губу и, всхлипывая, убежала. Брат Наталии Пекка, невысокий, спокойный и молчаливый паренек, схватил лежавшую возле поленницы палку и ударил Ханнеса: