— Теперь ты понял, кто такие эксплуататоры? — спросил он.
— Приказчики, — ответил Хуоти, внимательно разглядывая концы бревен.
— Не только приказчики, но и все подрядчики, владельцы лесопилок, купцы… — стал объяснять Федор Никанорович.
— А вы что же это в рабочее время лясы точите? — вдруг раздался сердитый окрик.
Хуоти испуганно обернулся. Возле бревен стоял приказчик, поигрывая рябиновой тросточкой.
— Да вот разглядываем крестики на бревнах, — ответил Федор Никанорович, многозначительно взглянув на Молчанова.
Молчанов, конечно, понял, о каких бревнах идет речь, но почему-то не повысил даже голоса.
— Ты бы с мужиками поосторожней рассуждал насчет властей, — вкрадчиво заговорил он.
— Мужики вчера вечером решили требовать повышения расценок, — сказал Федор Никанорович, словно и не услышав слов Молчанова.
— Повышения расценок? — Молчанов побагровел. — А за что, собственно, я должен повысить расценки?
— А вот за эти кресты, — спокойно сказал Федор Никанорович, показывая на бревна, с которых исчезли отметки о браке.
— Но ведь не ты их валил и возил? А… а… — Молчанов замялся, посмотрел на Хуоти и, решив, видимо, что этот парнишка-карел по-русски не понимает, договорил: — а эти кореляки.
Хуоти молчал.
— Ты-то должен понимать. Я ж тебе русским языком говорю… — Молчанов повернулся к Федору Никаноровичу и, помолчав, добавил заискивающе: — Приходи вечерком в контору, потолкуем…
Но не тут-то было.
— Бревна эти хорошие, — продолжал Федор Никанорович. — Подрядчик за них получит не одну сотню барыша. Кое-что, наверно, перепадет и приказчику. Жаль, если такая прибыль пропадет…
— Эх! — Молчанов крякнул, ударил тросточкой по голенищу и пошел.
— А барыш-то пропадет, — крикнул вслед ему Федор Никанорович. — Мужики решили больше не скатывать бревна в реку, пока расценки не будут повышены.
Часть леса лежала в штабелях и могла остаться в этом году вообще несплавленной: в деревнях начинался сенокос, и многие из местных крестьян взяли расчет и разошлись по домам. Рабочих на сплаве осталось мало, а вода в реке изо дня в день убывала. Молчанову пришлось пойти на уступки. Вернувшись с погоста, куда он ездил посоветоваться с подрядчиком, он согласился несколько повысить расценки, и оставшиеся на берегу бревна были сброшены в реку.
Хвост сплава подошел к Куйттиярви лишь к середине лета.
Вместе с «хвостом» пришли к озеру и сплавщики с верховья Колханки, и Хуоти впервые увидел знаменитое Куйттиярви. Ему немало приходилось слышать о широких просторах этого озера, но он даже не представлял себе, что оно такое огромное. По сравнению с Пирттиярви — настоящее море.
запел на плоту кто-то из сплавщиков. Видно, не впервые этому парню водить вручную такие плоты через тридцативерстную ширь озера к Энонсу.
Но прежде чем выйти с плотами в озеро, сплавщики по установившейся традиции ходили на погост, до которого от устья Колханки было рукой подать. Одни пошли туда за получкой, другие за водкой, третьи — просто так, поглядеть село. А посмотреть там было что, особенно после захолустного Пирттиярви. В селе были даже крашеные дома. Один из них, красного цвета, принадлежал, как сказали Хуоти, самому Заостровскому. Но Хуоти не пришлось долго рассматривать дома: он вдруг заметил, что в селе что-то случилось, потому что люди куда-то торопились, временами останавливались и о чем-то взволнованно переговаривались, кто-то охал и причитал, некоторые даже плакали. Все бежали к волостному правлению, и Хуоти тоже пошел туда.
На стене правления были вывешены два больших объявления, одно на желтой, другое — на голубой бумаге. Хуоти протиснулся в собравшуюся перед крыльцом толпу и вытянул шею:
«Мы, Николай Второй, самодержец Всероссийский, король Польский, великий князь Финляндский… Божьей милостью… — читал по слогам Хуоти. — Защити и оборони, господи, землю нашу и наш народ. Германские…»
Все молчали. Хуоти повернул голову и увидел, что рядом с ним стоит урядник — тот самый, который зимой приезжал со становым в Пирттиярви и арестовал отца. Хуоти быстро скрылся в толпе.