Щепкин и Брусницын на первый взгляд казались полными противоположностями, однако дружба их тянулась с самого детства. Брусницын часто помогал Щепкину с поиском «вонючего и жареного», ну а тот, в свою очередь, всегда был готов бескорыстно разместить информацию, призванную незаметно направить мысль читателя в нужном органам направлении.
— Здорово, разгребатель грязи, — сказал Брусницын Щепкину, едва тот переступил порог его кабинета.
— Органам тоже привет, — отвечал тот.
— Садись, не тушуйся, — говорил ему полковник, — поди там совсем с ног сбился в поисках вонючего и жареного?
— Да так, бегаем помаленьку, — отвечал тот.
— Давай выпьем за встречу, что ли. Вот, — на этих словах полковник достал из сейфа нераспечатанную бутылку «Курвуазье», — отведай, что ли, коньяковского, настоящего, французского! А то вы там жрете поди всякое пойло вроде «Губернаторской».
Полковник разлил коньяк по фужерам.
— Ну, за встречу, что ли, — сказал полковник.
— За нее, — ответил Щепкин.
Друзья выпили.
— На, вот закуси, — сказал Брусницын, достав из ящика стола коробку с дорогими шоколадными конфетами.
— На сладкое потянуло? — спросил Щепкин, сразу запихивая в рот всю конфету..
— Да вот припас тут зазнобе одной, а она такой сукой оказалась! Ну, да ничего, будет и на нашей улице праздник, — объяснил полковник, и на лице его отразилось заметное раздражение.
— Хотел бы я посмотреть на ту бабенку, которая отказала бы полковнику ФСБ! Особенно нынче, — пошутил Щепкин.
— Да бывают и такие, всякие бывают, — махнул рукой Брусницын, — ну ты давай о себе лучше расскажи?
— А что я? — удивился Щепкин, — давай лучше про тебя. Ты вот вроде как до власти дорвался, место генерала занял?
Брусницын опять махнул рукой.
— Да это так, временно исполняющий обязанности, — сказал он.
— Слушай, кстати, вот с генералом вашим темная история. Говорят, это ты труп обнаружил…
Брусницын горестно вздохнул и опять нахмурился.
— Да уж, история и вправду паскудная. Особенно для меня. На меня ведь его похороны повесили. А дел и без того невпроворот. Вот теперь сиди и мудохайся, и все тут.
— Так это ж здорово, — оживился Щепкин.
— Чего же тут здорового?
— Так в советское время тот, кого назначали во главе похоронной комиссии по умершему вождю, становился его преемником. Ты разве не знал?
— Эх, Юрик, твоими бы устами…, — горестно вздохнул Брусницын.
— Слушай, так что с генералом–то? Сам он или как? — не унимался Щепкин.
— Сам, сам, — полковник успокаивающе закивал и прикрыл глаза в знак подтверждения, — самоубийство это стопроцентное. У него в тот день разборка случилась в «Волжском утесе» — и там его окунули лицом в тарелку. Вот, видать, не вынесла душа глумления над мундиром. Хотя какая там честь… Ты не поверишь, но никто за эти дни даже слезинки в память о генерале не проронил. Включая его супругу. А наши так вообще — всем до лампочки. Вот так вот, Юра. Что был человек, что нет его — никакой от того перемены в мире не произошло.
— Да, — потрясенно произнес Щепкин, — не ожидал, что жизнь генерала госбезопасности вот так дешево стоит.
— Да стоила–то она, может, и недешево, в его, генеральском представлении, да только смерть его оказалась совсем девальвированной. А все от того, что мелкий он был человек… Всю жизнь старался нос по ветру держать, плыл по течению, все чего–то урвать норовил там, где можно… Вот и финал… Ну, давай, помянем…
Друзья снова чокнулись, выпили и опять закусили шоколадными конфетами.
— Ох, честно скажу тебе, Леха, не верю я, чтобы генерал ФСБ мог сам себе пулю пустить. Ведь не такие же они слабонервные, генералы, по природе своей. Подумаешь, лицом в тарелку. И покрепче бывает…, — попытался вернуться на ту же линию Щепкин.
— Эх, Юра… Плохо ты людскую психику знаешь, — усмехнулся Брусницын, — У каждого человека, Юра, свой предел есть, когда клапаны перегорают, и когда они перегорают, то последствия бывают непредсказуемые. Кто–то в запой уходит, кто–то палить начинает в окружающих, а иной — и пулю в лоб себе пускает. Каждый по–разному реагирует…
— А как же генерала так довели? — удивился Щепкин.