Рёв в ее ушах вернулся, заглушая то, что говорил андроид. Коссонт вспомнила лицо Этальде, Рейкл, ухмыляющиеся лица танцующих людей, с которыми она и Рейкл столкнулись перед тем, как попасть в капсулу.
Она вдруг обрадовалась, что оказалась здесь. Несмотря на головокружение и дезориентацию.
— Кто-нибудь выжил? — спросила она, качая головой, пытаясь прояснить ее. Было больно.
Андроид странно посмотрел на нее.
— Что ж, — медленно сказал он, — мы явно выжили.
— Кроме нас?
— Трудно сказать с уверенностью, — он задумался. — Вероятно, нет. Во время взаимодействия с датчиками этого корабля, я думаю, что видел другие малые корабли, пытающиеся сбежать, но все те, на кого я смог обратить внимание, стали жертвами повторных и последующих атак. Кроме того, я думаю, что должен добавить — мне удалось обнаружить Корабль в окрестностях планеты, также подвергшийся нападению, так что нападение было совершено не только на Фзан-Джуйм.
— Кто всё это сделал? — спросила Коссонт.
— Из того немногого, что я имел возможность наблюдать, профиль атаки соответствовал профилю атаки одного крупного корабля или небольшой группы средне-крупных кораблей с возможностями седьмого или восьмого уровня при относительно быстром сближении. Оружейные сигнатуры соответствуют сигнатурам нашего — то есть, гзилтианского — флота, хотя это может означать обман со стороны ответственных за содеянное лиц, тем более что характеру оружия на такого рода — подразумеваемом — цивилизационном уровне присуща определенная нехватка специфичности. В некоторых кругах это известно как эффект “чистоты”.
— Кхм, — произнес приглушенный голос внутри футляра одиннадцатиструнной.
Коссонт ощутила, как навалилась усталость. Ей захотелось еще немного поспать.
— Что происходит сейчас? — спросила она отрешённо.
— Для нас всё не очень хорошо, — сообщил андроид. — Это корыто не может двигаться, двери не работают, а подавать сигналы бедствия в сложившейся ситуации представляется неразумным. Откровенно говоря, корабль и не способен сейчас передавать какие-либо сигналы, так как сразу после того, как мы были атакованы, мне пришлось навсегда отключить его блок обработки сигналов, чтобы он не транслировал наш статус и положение. Может быть, лучше дождаться помощи дружественных сил, хотя в более широком контексте наша нынешняя безучастная неподвижность может представлять конечную ситуацию в нашей части симуляции на данный момент, и мы вполне можем испытать кажущееся забвение или, возможно, внезапное исчезновение при переходе в базовую реальность в любой момент. Я готов и к тому и к другому, как и вы, возможно, тоже, даже не подозревая об этом. С другой стороны, мы не находимся в полностью стабильной или статической ситуации, учитывая, что мы постепенно отдаем тепло поверхности планеты и внешнему вакууму, и небольшое количество атмосферы этого корабля также, по-видимому, утекает во вне. Так что в этом отношении ситуация развивается.
Коссонт еще какое-то время смотрела на андроида. Тот внезапно встал и слегка поклонился.
— Кстати, меня зовут Эглиль Паринхерм. А вас?
— Вир Коссонт, — сказала она. — Лейтенант-коммандер в отставке. Недавно повторно зачислена в строй.
— Моё почтение. И нижайший поклон. Хотя, — андроид слегка нахмурился, — для справки: я предполагаю, что реальный человек, участвующий в симуляционных прогонах, наверняка пожелал бы изменить свою личность.
Коссонт не нашлась, что ответить на это.
— Кто-нибудь — скажите этой грёбаной железяке, что мы не в симуляции, и вытащите меня отсюда, — прокричала Пиан.
— Следует ли мне удовлетворить просьбу? — беззаботно осведомился Паринхерм.
— Пожалуйста, — кивнула она.
Паринхерм открыл корпус одиннадцатиструнной. Пиан взвизгнула, выпрыгнула и перелетела к Коссонт. Она врезалась в её грудь, тут же вытянув свои неуклюжие руки, чтобы обнять ее.
— Это ужасно! — она плакала. — Останови это!
— Я мог бы отключить устройство, — сказал Паринхерм Коссонт, кивнув на Пиан.
— Оставь меня в покое! — вскричала Пиан.
— Все в порядке. Эта штука еще никогда не была такой чувствительной, — она обняла фамильяра, погладив её по спине и непроизвольно вздрогнула — внутри шаттла становилось холодно.
Паринхерм сунул голову в корпус одиннадцатиструнной.
— Тут есть одежда, — сказал он, вытаскивая куртку Коссонт. Он поднял ее, разглядывая. — Повелители экскрементов, — процитировал он с явным одобрением и усмехнулся. — Весьма остроумно, — заключил андроид, передавая находку.
— Лучше бы нашлось что-то потеплее, — Коссонт надела куртку. — Значит, мы теряем атмосферу? — спросила она.
Андроид кивнул.
— Да. И тепло. Очень необычная симуляция. Будет интересно посмотреть, что мы потеряем первым.
— Это ужасно, — снова всхлипнула Пиан.
Коссонт продолжала поглаживать существо.
— Так то вот, — подытожила она за неимением лучшего.
8 (С -20)
Корабль знал, что рано или поздно ему придется это сделать.
В вычислительных субстратах, которые обеспечивали среду для Разума Каконима, было множество битов, которые он никогда не использовал и, вероятно, никогда не будет использовать. Физически довольно компактная, заключённая в трех измерениях внутри массивного эллипсоида пятнадцати метров в длину, эффективная емкость субстрата Разума была, тем не менее, сравнительно крупной. Сравнения обычно касались того, сколько состояний разума стандартного дрона или человека можно было без потерь закодировать в одном и том же объеме, или как далеко в прошлое придётся зайти, чтобы достигнуть точки, где в условно заданном обществе каждый бит вычислительной мощности будет менее чем равен таковому, содержащемуся в одном Разуме.
Какониму было все равно. Значение имело только то, что из-за врожденной избыточной инженерии Культуры, его собственных последовательных эманаций в виде более ранних кораблей и своего рода долгосрочной лени в отношении стремления к наиболее эффективному использованию своих сильно расширенных и добавленных субстратов у него имелся значительный запас грузоподъемности. В итоге ему пришлось согласиться разместить в своём разуме — сущность, хотя и уменьшенную — другого Разума.
Соответствующий Разум представлял собой, как нетрудно догадаться, Разум Культуры, принадлежавший кораблю под названием “Зоолог” — доисторической глыбе грузового класса. Буксиру, по сути. И буксиру прославленному.
Суперлифтеры всегда имели склонность к эксцентричности. Обстоятельство не представлявшее какой-либо сложности для корабельной психологии или психологии Разума, могущее отчасти быть объяснённым как следствие их довольно скучной и повторяющейся работы и того факта, что они не просто формально являлись буксирами, но и были спроектированы как буксиры — в качестве аварийных, временных боевых кораблей, еще до войны с Идираном, когда у Культуры не было настоящих военных кораблей, или, по крайней мере, ни одного, в наличии которого она собиралась признаться.
Зоолог принадлежал к относительно небольшой группе суперлифтеров, переживших войну. Затем, ещё до того, как закончился великий конфликт — но задолго до того, как Культура произвела множество фантастически более мощных боевых кораблей — он совершил нечто относительно необычное: он сублимировался. Сам по себе.
Чуть позже он совершил ещё кое-что, для чего термин “необычный” уже казался не вполне уместным — он вернулся.
Практически в определении Разума слово — правильно написанное с заглавной буквы — означало сознательную сущность, способную идти в Сублимацию, не испарится при этом и даже — может быть, иногда, очень редко, на самом деле так редко, что это было бы довольно близко к статистическому определению большинства людей «никогда» — быть в состоянии вернуться, в некотором смысле все еще жизнеспособной и опознаваемой, прежней личностью, которая совершила переход от реального к сублимированному.
Если причины стремления Зоолога к Сублимации — кроме очевидного желания испытать на себе невыразимое волшебство неведомой ипостаси бытия — были непрозрачны, то причины его возвращения в реальность были просто непостижимы. У самого Разума отсутствовало объяснение, и он немало озадачил сущности флота Контакта (те, что уцелели — здесь сказалось сильное истощение первых лет Идиранской войны), спросив, не приютит ли кто-нибудь из них его сознание, сохранив оное в качестве наследия для потомков или, по крайней мере, до тех пор, пока ему не надоест и он не изменит свой разум снова, или еще для чего-то, чего он пока сформулировать не мог или не хотел.
Между тем, лучшие и самые опытные Разумы Контакта пытались допросить вернувшийся Разум обо всём так или иначе касавшемся Сублимации. Первоначально их привело в восторг то, что один из них был Там и совершил обратный путь (многие Разумы обещали сделать это на протяжении тысячелетий, но ни один так и не сделал; Зоолог не брал на себя никаких обязательств, но вернулся). Однако затея обернулась фарсом.
Воспоминания корабля были абстрактными, более чем смутными и эффективно бесполезными. Сам Разум пребывал в необычном состоянии, самореструктурировавшись (предположительно) так, что в рассуждениях его уже невозможно было узреть логику. То, что поддавалось опознанию, выражалось в самом причудливом и запутанном клубке излишне сложной и самореференциальной аналитической/медитативной и сагационной/рационативной процессной архитектуры, на которую все заинтересованные лица когда-либо имели несчастье смотреть. Тем не менее, он вернулся, и, по-видимому, не желал оставаться в своем собственном теле или даже субстрате, выискивая возможность к содружеству.