Она родилась и выросла на планете, что являлось редкостью для Культуры. Это случалось даже реже, чем появление на свет на корабле, что само по себе встречалось не часто. Такое положение сохранялось на протяжении последних тысячелетий. Все эксцентричности, которые она впоследствии склонна была проявлять на протяжении своей жизни, она приписывала этой странности своего рождения. Она провела на планетах больше времени, чем где-либо ещё — столетиями живя на них, — но все равно не могла думать об этих естественных природных реликтах как о единственно приемлемых для существования обителях, а об Орбиталах как о чем-то из ряда вон выходящем, ведь искусственные миры намного превосходили ныне количество естественных обитаемых миров.
В конце концов, было неоспоримо, что планеты — естественные образования, а Орбиталы — искусственные, хотя она полагала, что, если смотреть непредвзято, жить на поверхности огромной, свёрнутой в клубок и обёрнутой атмосферой каменной сферы, удерживаемой на ней только гравитацией, не более естественно, чем жить внутри Орбитала, будучи прикованной к нему вращением, где атмосфера существует благодаря тому же движению и не вытекает за края благодаря стенам из алмазной пленки и невесть еще какой экзотической смеси материалов и полей.
Она дремала и, всё еще находясь в состоянии между дремотой и пробуждением, спросила у своего древнего терминала, строил ли кто-нибудь когда-нибудь планету или натыкался на естественно образованный орбитал. На первый запрос она получила утвердительный ответ — да, строили, хотя и крайне редко в течение обозримых эпох. На второй вопрос ответ был безоговорочно отрицательным — нет, случаи обнаружения естественных орбиталов, равно как и сам факт существования оных, неизвестны.
— Вот ты где, — сказала она Йовину, заставляя афора подняться и озаботившись тем, чтобы заново натянуть уздечку животного. В конце концов, планеты не гарантируют полной естественности, подумалось ей.
Афора фыркнул.
В ту ночь, у верховья холмов, может быть, в километре или чуть выше, близ чаши с почти иссякшей водой, Тефве спала под звёздами, освещенная отчасти и дальней стороной орбитала.
Это был действительно неестественный признак таких гиперконструкций, полагала она. Можно было в любой момент не заметить внутренний изгиб, пройдя по трубе, позволявшей опуститься на сотню метров ниже или куда-нибудь в космическое подповерхностное пространство, наблюдая при этом море или облака, примыкавшие к стене, тогда как явные признаки того, что наблюдатель прижат вращающейся системой к внутренней стороне тороида десяти миллионов километров в поперечнике, проявлялись ночью — дальняя сторона при этом сияла в дневное время, а сторона, с которой происходило наблюдение, была обращена “спиной” к солнцу, вокруг которого вращался весь орбитал.
Ну, если только облака на стороне орбитала не были чересчур густыми, подумала она сквозь сон.
Утром, несмотря на протесты Йовина, они выехали в серой предрассветной мгле.
— Не смей плевать в меня, одуревшая спотыкающаяся кляча, — сказала Тефве, плюнув в афора в ответ. — Нравится? — Она вытерла лицо, пока Йовин, фыркая, отирал свое. — Надеюсь, тебе жаль. И больше никаких плевков. Держи.. — Она протянула зверю несколько сушеных ягод.
Ряд высоких скал укрывал их в тени почти до полудня, что позволило им идти чуть дольше. Они ели, пили и дремали под навесами.
Дорога перед перевалом круто забирала вверх, Тефве слезла с Йовина и повела животное по петлявшей тропе. Сухие камни похрустывали под её сапогами и копытами афора. На повороте тропы, уже почти у вершины, один из крупных камней, сдвинувшись, вызвал небольшой оползень. Его дробный, перекатывающийся, грохочущий звук отразился от скал и склонов вокруг, как внезапно прозвучавший среди ясного дня гром. Тефве смотрела, как окутанная пылевым облаком масса спускается вниз, опасаясь, как бы та не перекрыла и не смела часть тропы, но, к счастью, этого не произошло, и стонущая груда камней и валунов остановилась на пологом склоне в некотором отдалении от дна долины.
Плато пролегало всего в пятидесяти метрах под ней, стоявшей на вершине перевала, окольцованное острыми пиками и неровными зубьями скал. На его поверхности ярко выделялись соленые озера и тонкие, нанесенные ветром завитки бледного песка. Йовин запыхался. Тефве погладила животное по морде и огляделась вокруг, пока горячий ветер настойчиво трепал ей волосы, развевавшиеся и ударявшие по лицу. Она улыбалась, чувствуя, как высохшая кожа на губах протестует против этого проявления эмоций.
В нескольких километрах, мерцая в нагретом воздухе, виднелся скальный выступ, где дрон Хассипура Плин-Фри колдовал со своими песчаными потоками.
Тефве провела рукой по голове, ожидая обнаружить цветок, сорванный ею накануне и украшавший её волосы, по крайней мере, до сегодняшнего утра, думая оставить его здесь, на перевале, как своего рода веху. Однако пальцы ее ничего не нашли: цветок исчез, видимо, сорванный ветром или потерянный ею где-то на пути к вершине.
ГСВ Содержание Может Отличаться
ГКУ Рабочие Ритмы
— Похоже, что вы ищете общества наших братьев и сестер-суперлифтеров и сделались своего рода серийным буксиром для них. Вам стало скучно?
∞
— Немного. Я также подумал — учитывая, что Ронте должны прибыть к Зис значительно позже Свёртывания, — что помощь в их скорейшем появлении могла бы, в то же время, помочь избежать ситуации, при которой Лисейдены, оказавшись в пустой системе и пообвыкшись, стали бы протестовать против такого движения, поддавшись искушению проигнорировать принятое в пользу Ронте решение, прибегнув к незаконным действиям и, в частности, к грабежу. Я лишь хотел устранить это искушение, убедившись, что Ронте будут на месте уже во время Инициации, обеспечив тем самым плавную передачу.
∞
— Разумно. Однако это создает впечатление, что мы отдаем предпочтение одному из наследников перед другим.
∞
— Понимаю, тем не менее, всё, что мы делаем, это отдаем предпочтение законным лицам перед теми, кто, возможно, ошибочно чувствует себя обиженным и у кого, в случае непринятия соответствующих мер, есть средства и возможность действовать, руководствуясь этим чувством — с потенциально катастрофическими результатами.
∞
— Не сомневаюсь, что мотивы ваши благородны. Но могу ли я попросить вас прогонять любые идеи будущих нововведений подобного рода через остальных заинтересованных, прежде чем воплощать их в жизнь? Вы сделаете это?
∞
— Несомненно, впредь я буду поступать именно так.
15 (С -13)
— Это полностью закрытая система, — произнес человек с завязанными глазами, нащупывав сиденье, поворачивая его теперь и держа под углом к древней на вид консоли и экрану, чтобы септаме мог сесть. Банстегейн взялся за спинку сиденья, но садиться не спешил. Человек с завязанными глазами — судя по форме, капитан полка внутренних войск — разговаривал с ним, хотя видеть не мог. — Она не связана ни с какой другой и поэтому содержимое её недоступно нигде, кроме как здесь. Известно, что в других подобных герметичных устройствах принято хранить определённого рода записи, не подлежащие огласке, однако в этом просто каталогизированы различные части оборудования, которые, как считается, лучше всего держать в тайне от широкой общественности и даже от личного состава вооруженных сил.
— Понятно, — сказал Банстегейн, изучая лицо капитана, чьи глаза были скрыты за толстым металлическим ремешком, с напыленной на него по краям темной пеной. По словам маршала Чекври, лично доставившей его сюда, в этот безымянный, хотя и хорошо охраняемый склад на окраине столицы, подобный этикет являлся здесь нормой и не представлял каких-то особых мер, принятых специально к его визиту.
Когда они только приехали и были представлены капитану с завязанными глазами, маршал достала мрачного вида боевой нож, быстро метнув его, так, что он просвистел в сантиметре от лица капитана, не вызвав, как показалось сначала, ни малейшей реакции с его стороны. И лишь спустя некоторое время капитан, словно бы вспомнив о случившемся, сказал:
— Я почувствовал ветер — полагаю, вы испытывали меня?
Чекври только улыбнулась своей тонкой, лишенной явного эмоционального окраса улыбкой.
Она осталась во внешнем помещении, Банстегейна же провели в едва освещенный внутренний кабинет через двойные толстые двери.
— Итак, — сказал Банстегейн, все ещё не решаясь сесть. — Вы знаете, кто я, капитан?
— Нет. Чтобы находиться здесь, вы должны быть выше определенного звания — какого именно, зависит от места службы и полка, — но я не знаю, кто вы. Ваш голос кажется мне смутно знакомым, но я не смог бы его определить. — Он улыбнулся, и его голова слегка откинулась назад, так что теперь казалось, будто он обращается к точке где-то над головой собеседника. — Для человека, который большую часть своего рабочего дня проводит в темноте, я удивительно плохо разбираюсь в голосах. — Он пожал плечами. — В каком-то смысле это благословение.