— Опять убитые? — спросил генерал.
Два санитара поставили носилки на снег, дружно доложили:
— Раненые, товарищ генерал. Один тут какой-то чудак попался.
Сани остановились, и генерал увидел на носилках молодого бойца с перевязанной головой и смуглым сердитым лицом. Шинель и гимнастерка на нем были разодраны, бинты опоясывали грудь.
— Вот, отбираем, а он не отдает.— И санитар указал на бойца, сжимавшего окровавленной рукой измятую офицерскую фуражку с кокардой.
Генерал удивленно поднял брови:
— Зачем тебе офицерская фуражка? — спросил он.
Боец облизал языком шершавые губы.
— Я убил его… Он лежит там, в лощине,— с трудом выговорил он.
— Как твоя фамилия?
— Вихорь Тимко. Из лыжного батальона.
Он все время облизывал губы и просил снегу.
Услышав имя бойца, маленький красивый адъютант словно бы что-то вспомнил и, вынув из планшета блокнот, быстро перелистал его.
Наклонившись к генералу, тихо сказал:
— Он значится в списке бойцов, которые отличились в сегодняшней операции. Комиссар Пятого докладывает, что он уничтожил пулеметный расчет, обстреливавший батальон, и этим дал возможность быстро начать атаку.
Все молча смотрели на бойца, лежавшего с закрытыми глазами.
Генерал был старым солдатом, за свою жизнь видел сотни героев, убитых и раненых, но всегда страдал, когда среди них попадались совсем молодые ребята. Тогда что-то отцовское поднималось в нем и спазмы сдавливали горло.
— Поднесите его ко мне,— попросил командующий.
Два санитара осторожно подняли носилки, приблизились к генералу. Тимко открыл глаза. Они лихорадочно блестели, и в них колыхалась боль.
— Пить очень хочется…
Военврач, который уже щупал его пульс, кивнул санитарам:
— Насыпьте ему на губы снегу.
Тимко жадно облизал губы языком и бросил фуражку на землю.
Генерал протянул руку к адъютанту, тот вынул из сумки маленькую коробочку, раскрыл и подал командующему.
— Ты храбрый воин,— сказал генерал и, наклонившись, приколол к шинели Тимка медаль «За отвагу».
14
Днем еще так-сяк, хозяин то возле скотины топчется, то в рощу сходит нарубить пеньков на растопку, а настанет ночь — хоть волком вой. Глухо, тоскливо. Над снегами, над хатами виснет черная тишина. В этот час из ташанских плавней выходит волчья стая, хищно обнюхивает снежок, по которому вечером брела на водопой скотина, усаживается вокруг прорубей, и зимними зорями долго светятся в темной воде волчьи глаза. Вожак, сильный, мускулистый зверь, сидит неподвижно. Щелкнет зубами, отдерет ото льда тощий зад (на льду останется клочок шерсти) и, вытянув вперед лобастую морду, отправится на поиски добычи.
Что-то звонко щелкнуло в синем безмолвии. Это от мороза лопнул лед. И снова волчьи тени в радужных лунных коронках бегут по льду.
Вот вожак что-то учуял. Ноздри его затрепетали. Он резко свернул в сторону и что есть духу помчался к черной куче роголистника, лежавшей на снегу. Подбежал и стал разгребать лапами. Серые братья не отставали от него. Но он — вожак, он сам вынюхал, он первый нашел. Значит, церемониться нечего — и летит клочьями шерсть с дерзких подчиненных. Наконец нашел то, что искал, зубами кинул мерзлую щуку на голубое блюдо льда. Она блеснула чешуей, и вожак одним прыжком настиг ее.
Волчья стая помчалась по реке.
А из камышей вылезла лисичка. На льду золотым карасиком трепыхнулся месяц. Лисичка схватила его лапками и лизнула языком. Фу! Невкусно! Запах рыбы дурманил ее, но она лишь понюхала то место, где лежала щука, и, жалобно заскулив, подалась в село.
Длинна зимняя ночь. Медленно тянется, как пряжа с бабьего веретена.
У Оньки в груди свистит и хрипит: ловил для старосты рыбу и простудился. Это бы еще ничего, да вот забота — обязали его переоборудовать клуб под церковь. А ведь это подумать только — ризы добудь, ладан добудь, свечи добудь, а где ж нынче воску взять, когда в селе пчелы не сыщешь? Вот и попробуй хитрого перехитрить!
Павло Гречаный всю зиму не слезал с печи, разве что воды принесет да дров наколет, и всю зиму снился ему один и тот же сон: за ним гонялись телята. Про себя он давно решил, что это хороший сон. Наши погонят-таки фашистов.
И у каждого ныло свое, болело свое.
Орыся разгребала деревянной лопатой жар в печи, сажала хлебины. Рыжий в белых пятнах теленок вскочил со своей подстилки и, растопырив ноги, пустил на солому серебряную струйку.