— Эх, до чего же дождичек хорош! — сиял от радости Хома, даже не накрывшись куском брезента, который держал в руках. Капли дождя плясали у него на картузе, попадали за шиворот, и он, блаженно попискивая, приговаривал: — А чтоб тебя дождик намочил!
Охрим сидел согнувшись, накрывшись мешком, и напоминал монаха, которого за пьянство выгнали из монастыря. Бовдюг смотрел на дождь по-хозяйски — радовался, что теперь хорошо пойдут всходы. Сергий возился с Гараськой, выталкивая его из-под арбы.
Из-за дождевой завесы вынырнул на коне Джмелик, мокрый до нитки, и юркнул под воз. Рубаха его собралась складками на животе, мокрые волосы слипшимися прядями падали на лоб.
— Небось от самой Трояновки поливало?
— На Остром бугре захватило.
— Что же не спрятался, не переждал?
— Где? У сурка в норе? — засмеялся Джмелик, тряхнув мокрым чубом.
— Сошники привез?
— Привез.
Дождь лил как из дырявой бочки, небо почернело; вдруг ослепительно белый свет резанул по глазам, раздался сухой треск; люди под арбой притихли, лошади подняли головы, прижали уши. И загрохотало в небе, покатило камни, загремело, постепенно удаляясь и затихая.
— Как-то раз косари во время грозы забыли прибрать косы, повтыкали их косовищами в землю…
— И что же с ними случилось? — насмешливо спросил Сергий, глядя на Хому.
— А то,— ответил Хома, внимательно прислушиваясь, не гремит ли гром, и боязливо отодвигаясь от колеса, окованного металлической шиной,— что их сожгло в уголь. И на ветру держали, и в землю закапывали — ничего не помогло…
— А в Посядах одна баба трубу не закрыла,— вмешался в разговор Охрим, высовываясь из-под мешка,— так молния влетела в хату — горшки пораскидала, печную заслонку отшвырнула к самым дверям и выскочила в окно, а под окном как раз бочка с водой стояла, она в той бочке искупалась, а потом тррах в тополь — и до корня разворотила. Я знаю, где та баба живет. У нее на вербе аист гнездо свил.
— Врет и не краснеет,— засмеялся Сергий.
— А ты прикуси язык да слушай,— сердито сказал Джмелик, прячась дальше под воз от дождя.
— А еще такое было,— продолжал Охрим под тихий шум дождя.— Построила одна вдова хату, кресты на балках выжгла, а жить — не живется. Целую ночь на чердаке кто-то ходит и стучит, словно кто прядет или в бубен бьет. Звала знахарей и шептух — не помогает. «Это, говорят, у тебя заколдованное место, нужно перенести хату». Однажды попросился к ней переночевать щеточник, что гребенки и сережки на щетину меняет. Лег он спать — и тут случилось чудо: на чердаке ни стука, ни шороха, тихо, как в погребе.
— А они вместе спали? — поинтересовался Джмелик.
— Поди их спроси,— рассердился Охрим, что его перебивают.— Вот утречком вдова и говорит: «Что мне делать, добрый человек, такая нечисть у меня на чердаке завелась, спать не дает, жить мешает, измучила меня, заморочила, хоть из хаты беги». Подумал щеточник, подумал и говорит: «Попало где-то в вашу хату громовое дерево».
— Какое это «громовое»? — спросил Сергий.
— Ну, значит, гром в него ударил,— пояснил Охрим.— «Так вот,— говорит щеточник,— нужно то дерево разыскать и выбросить, а если выбросить не удастся, то прочитать над ним молитву и написать на нем мелом крест». «Как же найти это дерево?» — спрашивает вдова. «Нужно залезть в полночь на чердак и, как пропоют первые петухи, приложить ухо к балкам. Которая загудит — та громовая». «А почему,— спрашивает вдова,— проклятое дерево этой ночью молчало?» «А потому,— отвечает щеточник,— что, хоть в нем и громовая сила, мужского духу боится. И если будет жить в хате мужчина — оно замолчит». «Да где же мне взять этого мужского духу? — печалится хозяйка.— Вдовец не попадается, а женатого приманивать — грешно. Уж послал бы бог в мою хату мужчину — как за ребенком смотрела бы за ним, на пуховую перину спать укладывала, в черные усы целовала». Подумал щеточник, подумал, да и говорит: «Эх вы, щетки-гребенки, видно, конец вам пришел. Десять лет вас таскал, счастья-доли не видал». Бросил свой ящик под лавку и остался у вдовы. С этого времени затихло громовое дерево, больше его никто не слышал.