— Председатель колхоза? Товарищ Гамалея? — спросил он, не переставая внимательно рассматривать Оксена.— Моя фамилия Дорош.— Он протянул маленькую по-женски белую руку и сейчас же снова спрятал ее в длинный рукав шинели, словно боясь, что темная, широкая, как лопата, рука Оксена раздавит ее.
Они прошли в кабинет, сели и некоторое время молча изучали друг друга.
Дорош снял очки и стал протирать их рукавом. И удивительно — без очков лицо его стало сразу мягким, добрым, каким-то детским.
— Я приехал к вам работать…
— Как работать? — удивился Оксен.
— Видите ли, меня демобилизовали, вернее, после госпиталя списали в запас и послали… работать в колхоз.
Оксен пожал плечами и украдкой взглянул на маленькие белые руки Дороша. «Такими ручками только на картах гадать»,— подумал он и опустил глаза.
— А что вы будете делать у нас в колхозе?
— Я немного знаю агрономию и животноводство. До армии три года учился в сельскохозяйственном институте. Так что охотно буду работать на ферме.
— Ну, что ж. Это хорошо,— сказал Оксен, но Дорош уже понял, что Оксен не очень доволен. Он поправил очки и усмехнулся.
«Что же я с ним делать буду? Да его прежде всего надо на южный берег Крыма отправить, кумысом отпаивать — пока ноги не протянул, а они мне его в колхоз присылают».
Во дворе, при дневном свете, Дорош показался Оксену еще более жалким: шинель висела на нем, как на вешалке, а фуражка все время сползала на восковые уши. Оксен сердито шагал по лужам. Дорош шел, подобрав полы шинели, выбирал места, где посуше, боясь то ли выпачкать ладные хромовые сапожки, то ли промочить ноги. Шел он быстрым и легким шагом, Оксен едва поспевал за ним. Иногда Дорош останавливался. Его глаза с ненасытной жадностью вбирали в себя голубое чистое небо, приветливое и ласковое, пахучую, свежую, нежную зелень, и в них то светилась тихая печаль, то вспыхивал восторг, и тогда он дышал прерывисто, с усилием, как человек, возвращающийся к жизни.
— Селом запахло,— глухо сказал Дорош, голос у него сорвался, и он наклонил голову, чтобы скрыть волнение.
— Давно из армии?
— Нет, недавно,— ответил Дорош, судорожно ворочая шеей, будто стараясь высвободиться из тесного воротника.
— Ты отчего шеей дергаешь? С детства или, может, от какой болезни?
— Контузило меня на финской,— нехотя ответил Дорош.
Остановился он у Оксена.
— Господи, да где ты его взял, такого худущего? — охала Олена.— Чем же его кормить? Может, горячим молоком с медом?
— Давай, что есть. Пускай все лопает.
— Любит он вареники с картошкой и со сметаной?
— А чего ты меня спрашиваешь? Что я с ним, по обедам ходил?
— Или, может, молочка парного? Оно для здоровья полезное. Только не знаю, будет ли пить. Есть такие, что брезгуют.
— А, тебя только начни слушать,— махнул рукой Оксен и пошел в хату.
Дорош, заложив руки в карманы, рассматривал фотографии на стене. В гимнастерке, подпоясанной командирским ремнем, в сапожках и узеньких галифе, он казался почти подростком. Оксену по-отцовски стало жаль его.
— Завтра скажу дояркам, чтобы давали тебе парного молока. Нужно тебя немного подправить.
— Были бы кости, а мясо нарастет,— засмеялся Дорош.
Ужинал он неохотно, без аппетита. Олена стояла около гостя с кувшином пенящегося молока и робко приговаривала:
— Ешьте на здоровье. Может, вам еще подлить?
Дорош не допил молока из глиняной кружки, и она обиженно заметила:
— Что же вы так мало? Может, вам не нравится наше молоко?
— Что вы! Молоко хорошее. Просто я не привык пить его такими страшными порциями…
— Что же тут страшного? Оксен, слава богу, натощак целый кувшин выпивает — и ничего, а вы кружечки не одолели. Нет, вам, верно, наше молоко не нравится. А может, брезгуете? Так у нас все кипятком вымыто…
— Иди займись своим делом! Привязалась к человеку!..— сердито прикрикнул на жену Оксен.
Олена убрала со стола и пошла в другую комнату. Слышно было, как она укладывала детей, как девочка смеялась, не хотела ложиться и все допытывалась, не прячется ли под печью дед с бородой или разбойник с ножом. Олена уверяла ее, что ни деда, ни разбойника нет, а под печью, в тепле, спит кошка Мурка. Девочка, видно, сама решила проверить, правда ли это, и зашлепала босыми ножками по полу.